Франкенштейн: Антология
Шрифт:
Брайан наклонился к девушке и взял ее за руку.
— Ты уверена в своем решении? — спросил он с беспокойством.
Элен накрыла его ладонь своей и улыбнулась вместо ответа. Улыбка сказала ему все, что он хотел знать, и счастливый молодой врач с облегчением откинулся назад.
— Теперь все будет хорошо, Элен, поверь мне. К концу недели мы доберемся до Лондона, и меня наверняка примут на работу в госпиталь. Мы сможем пожениться и…
Элен радостно кивала.
— Все будет хорошо.
— Но что… — она запнулась, — с ним? С
— Я бы не стал об этом тревожиться, Элен, — уверенно ответил Брайан. — Барон мертв. Я сам видел, как он шагнул в бездну. От устья пещеры до прибрежных скал четыреста футов. То, что осталось от тела, смыло волнами. Вспомни, как долго мы искали тела баронессы и бедного Гуго.
Элен задумчиво кивнула:
— После твоего рассказа я очень жалею баронессу и Гуго. Подумай, сколько мучений они пережили. Как мог барон быть настолько бесчеловечен?
Брайан покачал головой:
— Он, конечно, был сумасшедшим. Если человек воображает себя Богом, он перестает быть человеком. Но теперь все кончилось. Мы больше никогда не услышим о Франкенштейне.
Элен сжала его руку:
— Да, и у нас так много впереди.
Пятеро пассажиров на крыше кареты устроились с меньшим комфортом, нежели их попутчики внизу. Их подбрасывало в ритм движению, и они цеплялись за что попало, чтобы не вывалиться на дорогу.
Почти все ворчали, по обыкновению деревенских жителей, на холодный осенний ветер, румянивший им щеки и резавший глаза.
Временами из-за прозрачных белых облаков проглядывало негреющее солнце.
Только один из пассажиров второго класса держался особняком, молча сидя рядом с кучером, давно оставившим попытки разговорить соседа. Про себя кучер счел его гробовщиком или могильщиком. Мужчина был с ног до головы одет в черное, шляпа и намотанный на шею шарф почти скрывали мертвенно-бледное лицо.
Он сидел, уставившись в дорожную даль и крепко сжав тонкие губы.
Лишь изредка они изгибались в пародии на улыбку, когда в мозгу его рождались замыслы мести тем, кто погубил труд его жизни, его лучшее творение. А он уже обдумывал создание нового существа — существа, которое станет идеальным человеком.
ГРЭМ МАСТЕРТОН
Воссозданная мать
Сын офицера армии Сазерленда и внук эксцентричного ученого (несомненно, первого человека, который стал держать пчел в Центральном Лондоне, а также изобретателя люминесцентной краски), Грэм Мастертон родился в Эдинбурге.
Поработав журналистом, он стал редактором журналов «Mayfair» и «Penthouse», а затем выпустил свою первую книгу «Твои эротические фантазии» («Your Erotic Fantasies»). Следом вышли и другие практические пособия по сексу, включая бестселлер «Как свести мужчину с ума в постели» («How to Drive Your Man Wild in Bed»).
Дебютом Мастертона в жанре ужасов стал опубликованный в 1975 году
«Действие „Воссозданной матери“ происходит в той части Мидлсекса, где мои родители жили, когда я был совсем юным, — поясняет автор. — Идею рассказа навеяли мне надушенные леди в вечерних нарядах, которые обычно приходили поцеловать меня перед сном. Они всегда были слишком ярко накрашены, с остекленевшими глазами и нетвердо держались на ногах и потому казались мне чуть ли не дьявольскими созданиями. Лишь повзрослев, я понял, что все дело было в слишком большом количестве джина с тоником».
Он оставил ее сидеть на веранде. Сквозь крону вишневого дерева пробивались солнечные лучи. Цветущие ветви склонились над ней, и белые лепестки нежно касались ее, словно конфетти в день свадьбы много лет назад. Сейчас ей было уже семьдесят пять: волосы отливали серебром, шею покрыли морщины, глаза стали цвета омытых дождем ирисов. Но она все равно одевалась так же элегантно, как и всегда. Именно такой и помнил ее Дэвид. Жемчужные ожерелья, шелковые платья. Даже сейчас, в преклонном возрасте, его мать все еще оставалась очень красивой.
Дэвид помнил, как они с отцом танцевали в столовой и отец называл ее Королевой Варшавы, самой ошеломительной женщиной, когда-либо рожденной в Польше, в народе, который славился своими красавицами.
«В мире нет женщины, равной твоей матери, и никогда не будет», — промолвил отец в свой восемьдесят первый день рождения, когда они медленно шли по берегу Темзы, у подножия крутого холма, ведшего в Кливден. Над сияющей водой метались стрекозы; прокричали гребцы, и весело засмеялась девушка. Через три дня отец мирно скончался во сне.
Замшевые туфли Дэвида с хрустом давили гравий. Бонни уже ждала его в старом голубом «MG» с открытым верхом, глядя в зеркало заднего вида, подкрашивая губы ярко-розовой помадой. Вторая жена Дэвида была моложе его на одиннадцать лет: блондинка с детским лицом, веселая, забавная и совсем непохожая на Анну, его первую жену, которая была очень серьезной брюнеткой и странно безжизненным человеком. Его мать до сих пор не одобряла брак с Бонни. Едва ли она что-то говорила, но Дэвид был уверен, что причина антипатии заключалась в том, что мать считала крайне дурным поступком уводить любящего мужа из семьи. Она была убеждена, что браки заключаются на небесах, пусть даже иногда они ниспровергают в саму преисподнюю.