Франкенштейн: Мертвый город
Шрифт:
– Ты сможешь просто ничего не говорить. Такой подход у тебя уже сработал.
Я подумал, что в его голосе слышится легкий сарказм, но точно сказать не мог.
– Мне придется что-то сказать, когда она спросит, откуда взялась дверная цепочка.
– Может быть, она не спросит.
– Обязательно спросит, будьте уверены.
– Если сразу не заметит, то сразу и не спросит.
Он взял ручную дрель, с уже вставленным сверлом, и начал сверлить одну из исходных дырок.
Мне пришлось возвысить голос, чтобы перекрыть треск вращающихся шестеренок.
– Как мама может не заметить? Это же сверкающая латунь.
– Она может предположить, что дверную цепочку установил мистер
– А если она его спросит?
Мистер Иошиока перенес дрель ко второй дырке и начал вращать рукоятку.
– Ты волнуешься о пустяках, Иона Керк. Тогда как волноваться нужно только из-за больших проблем. Жизнь принесет их тебе предостаточно.
– Но, послушайте, я пытался быть мужчиной в доме, то есть не озадачивал маму тем, что мог решить сам. И я не тревожил ее одним, потом другим, третьим, четвертым, и попал в ситуацию, когда она безумно разозлится на меня за то, что я столько скрывал, и будет права.
Мистер Иошиока перестал вращать ручку дрели, посмотрел на меня.
– А вот это достаточно большая проблема, чтобы волноваться из-за нее.
Самое забавное – все мои волнения из-за дверной цепочки оказались напрасными.
Каждый вечер мама запирала на ночь дверь, иногда раньше, иногда позже, забирая меня от миссис Лоренцо после выступления в клубе. Привычно поворачивала барашки врезных замков и закрывала дверь на цепочку, не спрашивая о том, откуда она взялась. На пятый или шестой день после того, как мистер Иошиока поставил дверную цепочку, где-то в половине первого ночи она вдруг осознала, что цепочка была здесь не всегда.
– Откуда она взялась? – спросила мама, перед тем как закрыть дверь на цепочку.
Полусонный, я мог непроизвольно ответить правдиво, что привело бы к распутыванию всего клубка вранья. Но и в таком состоянии мне хватило хитрости пробормотать:
– Не знаю. Она здесь давно.
Мама нахмурилась, покачала головой.
– До меня лишь сейчас дошло, что я пользуюсь ею не один день. Н-да. И представить себе не могла, что домовладелец решит потратить бакс, чтобы что-то здесь улучшить. – Потом закрыла дверь на цепочку и повела меня в мою спальню, чтобы уложить в кровать.
И больше про цепочку не упоминала.
Я и раньше решил, что мистер Иошиока необыкновенно хладнокровен. Теперь пришел к выводу, что он еще и гений.
Мама так и не спросила мистера Смоллера о дверной цепочке. Позже до меня дошло, что она практически всегда обходила техника-смотрителя стороной, возможно, потому, что Тилтон, когда жил с нами, иной раз брал шестибаночную упаковку пива и отправлялся с нею к технику-смотрителю. Моему отцу нравилось слушать версии заговоров в изложении мистера Смоллера. Потом он повторял их моей маме и мне, пародируя мистера Смоллера, и выглядели они еще более безумными. Порою рассказ его получался забавным, но пародировал он техника-смотрителя с такой злостью, что смеяться мне совершенно не хотелось. Я догадался, что мама не стала интересоваться дверной цепочкой у мистера Смоллера, потому что не хотела, чтобы в ответ тот спросил, а как поживает нынче Тилтон. Сильвия Керк, которой скоро предстояло вновь стать Бледсоу, не любила говорить плохого о людях, но у нее не нашлось бы ни одного хорошего слова для человека, которого она выгнала.
В начале октября, примерно за неделю до подписания официальных бумаг о разводе, мама пошла в ресторан, где отец работал шеф-поваром за скромное жалованье, получая ежегодно пять процентов акций, чтобы со временем стать хозяином заведения. Номера телефона она не знала, общалась с Тилтоном только через адвоката, но хотела еще один раз поговорить с ним лицом к лицу о правильности принятого ими решения.
Она
Вот тут, к моему облегчению, те чувства, которые питала к нему мама, наконец-то исчезли.
Что же касается Евы Адамс – или Фионы Кэссиди, – то она не досаждала ни мне, ни мистеру Иошиоке ни летом, ни в начале осени. Периодически из квартиры 6-В доносились неприятные запахи, с час – не дольше, и мой друг портной сообщал об этом только мне. А вскоре после того, как мама узнала правду о Тилтоне, Ева Адамс съехала из квартиры 6-В.
Об этом стало известно, когда бригада рабочих принялась сдирать обои, снимать треснувший линолеум, красить стены. За месяцы, прожитые в квартире, Ева Адамс не сделала ничего из того, под чем подписалась в обмен на бесплатное проживание.
Узнав об этом, я нашел мистера Смоллера, который вновь работал в обжитом пауками подвале, и спросил о женщине с сине-лиловыми глазами. Сыграл страдающего от любви мальчугана, горюющего из-за того, что ему никогда больше не придется увидеть свою богиню.
На этот раз мистер Смоллер не сливал отстой из бойлера. Он наполнял стеклянную банку какой-то сильно пахнущей смазкой, льющейся из крана в стенке одной из немаркированных бочек.
Носил он привычные брюки цвета хаки, удерживаемые на животе, помимо эластичной ленты, еще и подтяжками, но майку, часть летней униформы, по случаю более холодной погоды, сменила серая футболка с длинными рукавами и надписью черными буквами на груди «СЛАЗЬ С МОЕГО ОБЛАКА». Годом раньше песня «Роллинг стоунз» с таким названием поднималась на первую строчку хит-парадов. Над надписью выстроились лица «Стоунзов». Ничего подобного я на мистере Смоллере никогда не видел. Ему было лет пятьдесят, а люди такого возраста не носили сувениры с рок-концертов. Но, поскольку его никогда не волновал собственный облик, я решил, что он купил футболку в магазине подержанной одежды. Попала она туда от человека, который по какой-то причине разочаровался в Мике Джагере, а купил ее мистер Смоллер не потому, что питал теплые чувства к «Стоунз». Просто подошли размер и цена.
– Она ничего не делала в квартире 6-В, и я никогда не проверял, делает ли она то, что должна. Эти жадюги из центра города, прислав сюда какую-то хиппозу, чтобы она по дешевке выполнила грязную работу, не должны ожидать, что я буду приглядывать за ней помимо всей другой моей работы. Я счастлив, что она их надула, они того и заслуживают, и я еще больше счастлив, что ее здесь больше нет. Она странная, с головой у нее совсем плохо. Мы еще увидим ее в новостях, и не потому, что ей присудят Нобелевскую премию. Сынок, я тебя предупреждал: держись от нее подальше. Тебе повезло, что она не вырезала твое сердце для того, чтобы высушить его, истолочь в порошок, выкурить и словить кайф.
Происходило это в пятницу, после школы, когда мне полагалось быть в зале Эбигейл Луизы Томас, переходя под чутким руководством Мэри О’Тул от американской эталонной и текущей поп-музыки к классике, не для того чтобы сосредоточиться на ней, но чтобы понять, что Моцарт может потрясти не меньше, чем Дюк Эллингтон, или Клод Торнхилл, или Толстяк Домино. До того как я вернулся из школы святой Схоластики, мама ушла на прослушивание, после чего собиралась сразу поехать в «Слинкис». Домой я зашел лишь для того, чтобы переодеться, прежде чем пойти в общественный центр, но увидел рабочих из квартиры 6-В, которые спустились на крыльцо на перекур, и мои планы разом переменились.