Франкенштейн: Мертвый город
Шрифт:
Как было и в мой прошлый визит, он поставил на поднос кувшинчик с медом из лепестков апельсинового дерева, чтобы я подсластил чай, который он сам пил чистым. Его откровение произвело на меня жуткое впечатление, я не знал, что сказать, и поднес чашку ко рту, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. Хотя минуту назад чай был сладким, теперь он стал горьким, и я поставил чашку на стол.
– Когда это случилось? – спросил я.
– Четырнадцатого сентября сорок второго года, но я больше не хочу об этом говорить. Я коснулся этого только для того, чтобы объяснить, почему нисколько не сомневаюсь в правдивости твоих слов. За прожитые годы, Иона Керк, я пришел к выводу, что тем из нас, кто много страдал, время от времени даруется
– Но, несмотря на ваш сон, ваши мать и сестра… они умерли через семь дней.
– Только потому, что я отказался поверить в пророческую силу этого сна, из-за моей злости и горечи.
Обычно его внутренние эмоции выражали только глаза – не лицо, но на этот раз на нем читалось отчаяние.
– Все из-за меня.
Я так любил его, что этот приговор самому себе пробрал меня до слез, но, при всем моем любопытстве, я понимал, что нельзя просить его рассказать о том страшном пожаре, который произошел двадцатью тремя годами раньше.
– Вы сказали… – прервал я долгую паузу, – …вы сказали, что способность предвидения дается тем, кто много страдал. Но мне приснилась Фиона Кэссиди… и я особо не страдал.
– Значит, тебя это уже ждет, – ответил он.
В ту ночь мне снился залитый лунным светом лес, в котором невидимое мне существо выслеживало меня, залитый лунным светом берег, на который накатывали черные волны, и что-то тянуло меня к ним, хотя я знал, что под поверхностью плавают твари куда более страшные, чем акулы, снилась залитая лунным светом равнина, из которой выпирали к небу скальные монолиты, напоминающие развалины древних замков, и чей-то голос зазывал меня в эти руины, заманивая в места, куда не было доступа лунному свету.
Испуг разбудил меня. Я сел на кровати, вслушиваясь в кромешную тьму, но ничто не шуршало, не потрескивало, не шептало. Через минуту я приставил подушку к изголовью, привалился к ней, дожидаясь, пока сердце прекратит колотить по ребрам, будто копыта лошадей по брусчатке. Через какое-то время до меня донесся приглушенный шум транспортного потока, который в большом городе не иссякает никогда.
Мой сон с быстро меняющимися местами действия и неопределенными чудовищами едва ли тянул на пророческий. Все это больше походило на проделки спящего мозга, и я знал: если меня выслеживал враг с четким намерением меня убить или что-то заманивало в темноту, где ждала Смерть, – все это произойдет не среди тех странных ландшафтов, от которых я удрал в реальную жизнь.
Я вернулся к своему разговору с мистером Иошиокой, к его продолжению после фразы «Значит, тебя это уже ждет».
– Почему она взяла эти вещи из жестянки из-под сладостей, мою фотографию и глаз набивной игрушки?
– Отчасти, чтобы ты нервничал, зная, что она будет помнить о тебе, пока эти вещи остаются у нее.
– Отчасти? Почему?
– После нашего прошлого чаепития, по ходу которого ты рассказал о джуджу, я провел небольшое исследование, джуджу в Африке и того, что в Новом мире назвали вуду. Если эта женщина и впрямь верит в черную магию, она взяла фотографию, чтобы использовать ее как чучело.
– Что?
– Как куклу в вуду. Чучело. Твой образ. Она может верить, что ей удастся мучить тебя на расстоянии, втыкая в фотографию иголки.
– Это плохо.
– Не волнуйся, Иона Керк. Ни в джуджу, ни в вуду правды нет. Это не срабатывает. Чушь, ничего больше.
– Так говорит и мой дедушка.
– Тогда тебе лучше слушать его и не волноваться.
– Ладно,
– На это версии у меня нет. Эта Ева Адамс, эта Фиона Кэссиди, скорее всего, ненормальная. В этом случае понять ее мотивы не представляется возможным.
– Это не очень успокаивает, сэр.
– Да, Иона Керк, не очень.
Наша встреча по поводу отбытия этой женщины приняла слишком серьезный оборот, чтобы считаться праздником. Когда стало понятным, что молчим мы дольше, чем разговариваем, я решил, что самое время уходить. Когда открыл дверь, мистер Иошиока протянул мне простую белую визитку с его именем, словом «ПОРТНОЙ», набранным курсивом, и телефонным номером.
– Это мой рабочий телефон. Если меня нет дома, можешь позвонить по нему в случае чрезвычайных обстоятельств.
– Каких чрезвычайных обстоятельств?
– Любых, Иона Керк.
– Может, они не возникнут.
– Может, и нет.
– Но я думаю, что могут.
– И я того же мнения.
В 1966 году ситуация в стране становилась все тревожнее. Продолжалась эскалация войны. В Чикаго зарезали девушек, учившихся на медсестер. В Остине снайпер, поднявшись на башню, расстреливал людей внизу: безумный бог на высоком троне.
Расовые бунты потрясли Атланту и Чикаго, да и наш город тоже. Здравомыслящие люди вроде Роя Уилкинса [33] , Мартина Лютера Кинга и Ральфа Абернети [34] хотели бы провести реформы мирными средствами, тогда как Стокли Кармайкл [35] находил угрозы эффективными, а наиболее радикальные группы вроде «Черных пантер» выступали за насилие. Как вы и сами можете предположить, дедушка Тедди обеими руками голосовал за ненасильственные действия, точно так же, как бабушка Анита и моя мама.
33
Уилкинс, Рой / Wilkins, Roy (1901–1981) – американский общественный деятель, борец за социальные реформы и гражданские права. Активный участник движения, имевшего целью улучшить положение афроамериканцев.
34
Абернети, Ральф / Abernathy, Ralph (1926–1990) – американский борец за гражданские права, ближайший соратник Мартина Лютера Кинга. После гибели Кинга Абернети возглавил кампанию движения за права человека.
35
Кармайкл, Стокли / Carmichael, Stokely (р. 1941) – американский общественный деятель, участник американского движения за гражданские права.
Антивоенное движение набирало силу. В нашем городе восемнадцатого октября ночью взорвались бомбы в двух призывных пунктах. Обошлось без убитых и раненых. Полиция опубликовала портрет подозреваемого, нарисованный со слов очевидца, который видел какого-то подозрительного человека рядом одним из этих пунктов. Я с ним никогда не встречался… и все-таки что-то в нем показалось мне знакомым. После того как мама бросила газету в мусорное ведро, я незаметно достал ее, вырезал портрет, нарисованный полицейским художником, и спрятал в жестянку с моими сокровищами.