Франсиско Франко и его время

Пожарская Светлана

По словам военнопленного, солдата 269-го полка, захваченного разведгруппой 26 января 1943 г. в районе совхоза «Пушкинский» (он утверждал, что в прошлом был членом НКТ), «солдаты… считают себя обманутыми в отношении того, что им обещали при вербовке на военную службу. Вместо обещанного союза с Германией существует дикий антагонизм между испанцами и немцами».

По словам перебежчика, солдата 269-го полка, при встрече немецких солдат с испанскими затевается драка, подчас даже без всякого повода.

Да, было за что злобиться на немцев — война против Советского Союза требовала повседневно громадных жертв и тяжких лишений. «Жизнь в окопах — поистине ад. Метели и вьюги беспрерывно следуют друг за другом, и помимо того времени, которое солдатам приходится стоять на посту, работа по очистке траншей непрерывна. Длительность русской ночи занимает

три четверти суток. Добавьте к этому, что категорически запрещалось ночью спать, и вы получите приблизительно представление о жизни солдата в России зимой. Говорю приблизительно потому, что в моем дневнике я не говорю о постоянной опасности, которая подстерегает в каждом уголке окопа или землянки, об отвратительной грязи, к которой в конце концов привыкает даже самый утонченный сибарит».

Как правило, испанские солдаты очень редко жаловались на плохое питание. Это не удивительно: солдаты «голубой дивизии» питались лучше немцев, то есть регулярно получали дополнительные продукты из Испании, а время от времени и посылки в качестве подарка. На рождество (декабрь 1942 г.) каждый солдат получил подарок — посылку весом 9–10 кг. В посылке было 2 бутылки коньяку, конфеты, шоколад, колбаса, папиросы, табак, свитер, носовые платки, перчатки. По словам перебежчика, солдата 269-го полка, посылки боевого энтузиазма у солдат не вызывали. Многие солдаты объелись и заболели [232] .

232

ЦАМО. Ф.411. On. 1083. Д. 118. Л. 15-208.

Американский историк Дж. Хиллс много лет спустя после окончания Второй мировой войны произвел опрос бывших участников «голубой дивизии», живущих в Испании: «Я во время своего опроса не встретил ни одного человека, который не признался бы, что вначале был добровольцем, — пишет Дж. Хиллс. — Как и у всех добровольцев, мотивы, побудившие их к этому шагу, были различными: одни надеялись получить большие деньги, другие, — что на русском фронте они будут лучше питаться, чем в Испании; были и такие, которые искали смерть или славу, некоторые были германофилы и еще в большей степени антикоммунисты. Среди бывших членов «голубой дивизии» я встречал и таких, кто был настроен пробритански в такой же степени, как и антисоветски… Некоторые добровольцы раскаялись в своем решении; иные утратили иллюзии, другие выражали удивление, как им вообще пришла в голову мысль стать добровольцами…» [233] . Многое в настроениях бывших участников «голубой дивизии», опрошенных Хиллсом, совпадает с материалами опросов перебежчиков и военнопленных. Не совпадают только сведения о политической позиции экс-добровольцев. Но это вполне объяснимо.

233

Hills G. Op. cit. P. 353.

О постепенной эволюции сознания даже тех, кто считался «опорой» франкистского режима, свидетельствует книга бывшего члена Национального совета фаланги Дионисио Ридруехо «Письма в Испанию»: «Для меня 1940–1941 гг. были самыми противоречивыми, душераздирающими и критическими в моей жизни… К моему счастью, у меня открылись глаза, — я пошел добровольцем воевать в Россию. Я выехал из Испании твердокаменным интервенционистом, обремененным всеми возможными националистическими предрассудками. Я был убежден, что фашизму суждено стать самым целесообразным образцом для Европы, что советская революция была «архиврагом», которого нужно уничтожить или, по крайней мере, заставить капитулировать…»

Стоило ему попасть на фронт и провести несколько месяцев, как настроение автора резко изменилось. Он продолжает: «В моей жизни русская кампания сыграла положительную роль. У меня не только не осталось ненависти, но я испытывал все нарастающее чувство привязанности к народу и земле русской. Многие мои товарищи испытывали те же чувства, что и я… Короче говоря, я вернулся из России, очищенным от скверны, свободным поступать по велению своей совести…» [234] .

Прозрение Ридруехо было вознаграждено испанскими властями. Он с тех пор жил в Испании под строгим политическим надзором, изгнанником в родной стране. А радио Испании каждое

утро передавало официальный гимн, слова которого в годы юности написал поэт Ридруехо…

234

Ridruejo D. Op. cit. P. 20, 109.

Хотя многие жаловались на отсутствие регулярной информации, кое-какие сведения все же просачивались сквозь цензурные препоны. «Исключительно важным мне представляется краткая и лаконичная сводка Верховного командования, которая признает прорыв фронта южнее Сталинграда. Но этому здесь едва ли придают даже второстепенное значение, хотя этот факт представляется мне весьма симптоматичным. Такова уверенность испанского солдата в исходе войны» [235] , — с горечью отмечал 7 декабря 1942 г. в своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка. Как не вспомнить в этой связи клятву молодого фалангиста: «Обещаю отвергать и игнорировать голос, который может ослабить дух нашей фаланги, будь то голос друга или голос врага».

235

ЦАМО. Ф.411. On. 1083. Д.125. Л.68–69.

Впрочем, командование «голубой дивизии» смотрело на события с большой степенью трезвости: «Мы жили в это время ожиданием предстоящего наступления на Ленинград… — писал в своих мемуарах командир дивизии генерал Эстебан Инфантес. — Уверенные в победе, мы с нетерпением ожидали начала предстоящей операции, но вдруг поступили первые сообщения о сражении под Сталинградом! Как только мы осознали поражение немцев и увидели, что германские войска уходят с нашего участка фронта на юг, мы поняли, что ход войны изменился, и мы наступать не будем… Сперва ушли подразделения тяжелой артиллерии, затем пехотные дивизии, транспортные средства и др. На нашем участке фронта остались только дивизии, предназначенные для обороны» [236] .

236

Esteban Infantes E. Op. cit. S.72–73.

«Мы» — означает командование дивизии, высшие офицеры, специальная подготовка которых и общий уровень образования были значительно выше уровня основной солдатской массы. Но какие бы ни были сомнения у офицеров, перед строем рядовых они охрипшими, срывающимися голосами говорили, что при всех условиях «Германия выиграет войну».

Вот страницы уже цитировавшегося дневника: «…Холодные и неспокойные ночи… В окопах тревоги беспрерывны, и принимаются всякого рода меры, чтобы предупредить сюрприз русских. Ночью, когда я наконец заснул, несмотря на разрывы русских снарядов, авиабомбы упали так близко от моего дома, что, выскочив на улицу, я увидел, что исчезла крыша помещения, в котором находились запасы боеприпасов нашей дивизии… Остается несомненным, что легкие и громкие триумфы достаются все труднее… В дивизии по-прежнему царит нервное предчувствие грядущих неизбежных атак. Сегодня (27 декабря), например, пронеслись слухи о довольно важных военных операциях, которые якобы должны скоро начаться.

Никто не знает, кто будет атаковать первым, но, по всей вероятности, наши военные приготовления имеют цель сдержать русское наступление, а затем ответить мощной атакой на одном из флангов дивизии…».

Январские записи 1943 г. свидетельствуют о нараставшем с каждым днем напряжении. «Тревоги в секторе дивизии, можно сказать, стали постоянными. Это война нервов, которая изматывает даже наиболее крепких людей. Часы неописуемого напряжения с вечно натянутыми нервами в ожидании противника, лучший союзник которого — внезапность. Но русские не атакуют испанцев. Страх? Простая случайность. Время — высший судья, расшифрует тайну неподвижности нашей дивизии… Сейчас остались позади мирные дни у Ильменского озеpa. Война начинает становиться жуткой реальностью; в шуме и грохоте сражений на обоих флангах дивизии война становится с каждым днем все более ожесточенной, неумолимо приближая час великих решений» [237] .

237

ЦАМО. Там же. Д.125. Л.67–69.