Фритьоф Смелый

Тегнер Эсайас

Но течение времени возвращало не только к истокам. Бурные политические события начала века так или иначе вовлекли в свой водоворот шведских писателей. Наполеоновские войны изменили карту Европы. В своей знаменитой «Исповеди сына века» французский романтик Альфред де Мюссе писал о том, как современность переживалась его поколением: ступая по земле, не знаешь, что у тебя под ногами — всходы или развалины. Байрон дал лишь свое имя тому настроению, которое ощущал в себе каждый. Дух байронизма — отчаяния, разочарования и тоски, пронесся по всему миру. И каждый писатель по-своему пережил восхождение Наполеона и падение злого гения.

Для многих романтиков Наполеон был олицетворением славы и героизма. Молодой Тегнер тоже видел его фигуру в романтическом ореоле. Но и в шведском романтизме существовали разные политические полюса. Так, поэт Стагнелиус питал к Наполеону ненависть и, напротив, приветствовал в русском царе Александре I освободителя Народов. В 1817 году Стагнелиус написал поэму «Владимир Великий», в которой противопоставлял святую Русь безбожной Франции. Каким же стало положение Швеции в результате наполеоновских войн?

Швеция вместе с Россией, Англией и Австрией воевала против Наполеона. Король Густав IV Адольф был непримиримым врагом Бонапарта. Однако в 1807 году, после объявления Россией войны Англии, стала неизбежной и русско-шведская война. Густав IV отрекся от престола. В 1809 году русские войска были уже в Финляндии и на Аландских островах. Другая часть русской армии заняла северный шведский город Умео. По мирному договору 1809 года Швеция вынуждена была уступить России Финляндию. Этого Тегнер никак не мог простить своей стране. Он, как, пожалуй, никто из его современников, оплакивал окончательное крушение шведского великодержавия. И изображение в его творчестве былого геройского духа викингов не в последнюю очередь преследовало главную цель — упрекнуть своих современников в пассивности, напомнить им об их славном прошлом, воодушевить их древней доблестью и подвигами Предков. Творчество Тегнера, таким образом, имело самые непосредственные связи с политикой и современностью, а ностальгия по Империи питала его патриотическую лирику.

Многие тогда требовали реванша, желали вернуть Финляндию в состав Шведского королевства. Тегнер открыто ненавидел русских, не смиряясь с потерей Финляндии. Большие надежды он возлагал на Карла XIV Юхана, нового шведского короля. Под этим именем риксдаг избрал в 1810 году в Эребру на престол наполеоновского

маршала, Жана Батиста Бернадота. Но все происходило иначе. В 1812 году Швеция заключила в Петербурге тайный союз с Россией. Оба недавних противника открыто выступили против Наполеона. Карл Юхан подтвердил отказ Швеции от Финляндии, а Россия помогла ему получить Норвегию, которую Дания в итоге и уступила Швеции по договору 1814 года.

После наполеоновских войн и поражения Франции Швеция укрепила свой международный авторитет, хотя уния с Норвегией не возместила ей потерю Финляндии. А настроения великодержавия долго еще будут изживаться шведскими романтиками, видевшими вокруг себя лишь развалины.

* * *

Дидактическое начало явственно проступает в «Саге о Фритьофе». Но дидактика, поучение были несвойственны романтикам. Мир романтизма — это ночной мир: вспомним «Гимны к ночи» Новалиса. Вместо солнца как символа в романтизме сияют путеводные звезды. Ингеборг, поистине романтическая героиня, устремляет свой взор к Северной звезде, которая стережет «отцов могилы». У ночи много очей, — говорится в саге Тегнера, — но у дня — одно солнце. Сам автор поэмы требовал ясности. Как отмечали многие шведские исследователи, Тегнер был рационалистом в романтизме, и в этом — своеобразие его таланта. Острый, язвительный, желчный ум поэта отразился в полной мере в его письмах, которые недаром считают прозой Тегнера. Они опубликованы в Швеции. Но натиска духа времени, духа байронизма его ум не выдержал. Жизненный путь Тегнера трагичен и в конце омрачен неизлечимым недугом.

Уроженец провинции Вермланд, он в своей юношеской лирике прославляет культ Наполеона и деяния древних викингов-свеев. Затем он переживает разочарование в политике, переходит в оппозицию к ближайшим друзьям по Готскому Союзу, которые поддерживали короля Карла Юхана. Слава Тегнера-поэта бесспорна. Он становится профессором Лундского университета, членом шведской Академии наук. Наивысший расцвет его творчества приходится на 1820-1825 годы, когда писалась «Сага о Фритьофе». В 1826 году Тегнер в качестве епископа едет в Векше, оставив Лунд. Усиливающиеся меланхолия и пессимизм подтачивают его силы в последние годы жизни и приводят к душевному расстройству. Возможно, ему представлялось, что мир его юношеских идеалов рухнул и никогда более не возродится. Испытывал ли он примирение с небом и с жизнью, с ходом истории, как некогда смирил свое буйство страстей созданный им герой Фритьоф? Переживший свой собственный Рагнарёк, гибель богов и кончину мира в древнескандинавской мифологии, — поэт уже не поднялся вновь. Он угас вместе со своей эпохой, — эпохой романтизма.

* * *

Поэма Тегнера «Сага о Фритьофе» привлекла к себе внимание европейцев еще тогда, когда отдельные ее песни печатались в журнале «Идуна». Известен похвальный отзыв о ней Гёте. Уже в 1820-е годы «Сага» была переведена на некоторые европейские языки. В это же время заговорили о Тегнере и в России. Романтический Север узнавался русскими читателями по лирическим произведениям Тегнера и датчанина Эленшлегера, этих скальдов нового времени. Их творчество дышало поэзией родного края, Скандинавии, где, по словам Тегнера, «природа сама творит поэтические образы в грандиозных, но суровых формах, и где старые боги еще живы и бродят в светлые зимние ночи». (Цит. по: Брандес Г. Собр. соч. в 12 тт., т. 2, с. 9).

В 1841 году Яков Грот опубликовал свой перевод «Саги о Фритьофе» под названием «Фритиоф, скандинавский богатырь». Известна и рецензия Белинского на этот первый на русском языке перевод, в которой критик говорил об общечеловеческом содержании поэмы Тегнера, с ее героической эпохой викингов, идеалами самоотвержения, чести, славы и красоты. Общечеловечность поэмы вдохновляла и новые поколения переводчиков. «Сага о Фритьофе» выдержала испытание временем. Ибо в каждом из нас вновь и вновь оживают кроткий Бальдер и слепой Хёдер.

ЭСАЙАС ТЕГНЕР

Сага о Фритьофе

ПЕСНЬ 1

ФРИТЬОФ И ИНГЕБОРГ

Хранила Хильдинга рука С заботой отчей два ростка. В долинах Севера, на воле, Прекрасней не было дотоле. 5 Один — могуч, как дуб лесной, Копью подобен ствол прямой; И легкий ветр играет кроной, И шлемом выгнут свод зеленый. Как роза цвел другой росток, 10 Когда зимы уж минуя срок, Весна же дремлет безмятежно, Сокрыта в почке розы нежной. Но грянет буря над землей, С ней дуб поспорит молодой. 15 Но луч весенний запылает, — И роза губы раскрывает. Их дни мелькали без забот, И Фритьоф дуб был юный тот; А розу, чуждую печали, 20 Прекрасной Ингеборг назвали. При свете дня на них глядишь — Себя ты в доме Фреи мнишь, Где сонмы пар летают брачных На крыльях легких и прозрачных. 25 Глядишь при месяце на них, Танцующих в ветвях густых, — То Эльф с супругой молодою Танцует в роще под луною, Какой счастливый день настал; 30 Он руну первую узнал! Так горд и конунг не бывает; Он в руны Ингборг посвящает. Как с нею весело в челне На темно-синей глубине! 35 Повернут парус — и сердечно Она в ладони бьет беспечно, Гнезда такого он не знал, Где б для нее не побывал. Орел, кружась под облаками, 40 Ограблен дерзкими руками. Через стремнину быстрых вод Легко он Ингеборг несет. В потоке шумном счастлив смелый — Он крепко обнят ручкой белой, 45 Цветы весенние полей Он предлагал с любовью ей, И горсти ягоды душистой, И первый колос золотистый Но детства дни летят — и вот 50 Прекрасный юноша цветет, Надеждой блещет взор мятежный, Прекрасна дева с грудью нежной, Нередко Фритьоф молодой Опасной тешился игрой: 55 С медведем, бросив меч надменно, Боролся храбрый дерзновенно. Они сражались с грудью грудь, И, победив, в обратный путь, Косматой ношей отягченный, 60 Спешил он к деве благосклонной. Отвагой сердце тронешь ты Достойна сила красоты: Одна другую дополняет — Так гордый шлем чело венчает. 65 Зимой, когда метет пурга, Читал он возле очага Песнь о Валхалле озаренной И думал, сагой увлеченный: «У Фреи золото кудрей, 70 Как волны спеющих полей. У Ингборг кудри, как у Фреи; Сеть золотая вкруг лилеи. Идуны нежной грудь пышна, Колышет легкий шелк она; 75 Иное зыблют покрывало Два светлых Эльфа с почкой алой. У Фригги ясные глаза, Как голубые небеса. Когда иные смотрят очи, 80 Весенний день мрачнее ночи. У Герды славной снег ланит Сияньем северным горит. Иных ланит румянец ясный — Зажженный утром луч прекрасный. 85 Мне сердце ведомо: оно, Как Нанны, нежности полно. О Бальдер, скальдами хвалимый, Ты счастлив, Нанною любимый! Мне не страшна судьба твоя. 90 У Хель готов остаться я, Оплакан девою прекрасной, Как Нанна преданной и страстной» Дочь короля меж тем ковер Ткала, и пела, и в узор 95 Вплетала сагу о герое, И лес, и море голубое. И вырастали чередой Щиты из нити золотой, Кольчуги серебром сверкали, 100 И копья красные летали, Но под искусною рукой С знакомым обликом герой На белой шерсти выступает И деву, радуя, смущает. 105 А Фритьоф на стволах дерев «И» всюду резал рядом с «Ф». Как сердце с сердцем, без печали, Две руны вместе вырастали. Стоит ли день на небесах, 110 Король в сверкающих кудрях, И жизнь бежит, и мир в движенье Одним полны их помышленья. Стоит ли ночь на небесах, Мать мира в темных волосах, 115 Безмолвно в небе звезд движенье— Одним полны их сновиденья, «Земля! Весенние цветы В кудрях зеленых прячешь ты! Дай лучших мне! На кудри друга 120 Из них венок сплетет подруга». «О море! В тьме твоих палат Жемчужин тысячи лежат! Дай лучших мне! Рукою смелой Их укреплю вкруг шеи белой». 125 «На троне Одина кружок! Вселенной золотой зрачок! Твой диск блестящий, коль могла бы, Щитом я Фритьофу дала бы!» «В дому Альфадера свеча! 130 Мерцанье бледного луча! Когда бы мог, я месяц ясный Подруге отдал бы прекрасной!» По Хильдинг молвил: «Не лелей, Мой сын, любви в душе своей. 135 Знай; неравна судьба людская, Дочь Беле — дева молодая. К Альфадеру высокий род В чертоги звездные ведет. Не

будь, сын бонда, своенравным! 140 Лишь равный счастлив в жизни с равным». Смеялся Фритьоф: «Что ж? Мой род В долину мертвых вниз идет. Король лесной лежит убитый, — Со шкурой предки мной добыты. 145 Не уступает тот, кто смел, Весь мир — свободного удел. Отец! Для счастья нет закона; Надежду осенит корона, Родоначальник силы Тор; 150 Высокий предок с давних пор. Не знатность — честь он измеряет: Могучим сватом меч бывает. За деву юную мою И с богом грома в бой вступлю. 155 Цвети, Лилея, дни за днями — И горе ставшему меж нами!»

ПЕСНЬ 2

КОНУНГ БЕЛЕ И ТОРСТЕН ВИКИНГССОН

Король стоял, опершись на меч стальной, С ним рядом Торстен Викингссон, боец седой, Брат Беле по оружию, он стар годами И, словно камень рунный, покрыт рубцами. 5 Казалось, обращаясь и в пыль, и в прах, Языческих два храма стоят в горах. Но мудрые без счету на стенах знаки, И память дней минувших живет во мраке, «К закату, — молвил конунг, — мой день идет, 10 Мне тяжек шлем и боле не сладок мед. Во тьме мой взор не видит судьбу людскую, Но ближе блеск Валхаллы, и смерть я чую. Моих сынов позвал я, и с ними твой, Пусть будут неразлучны, как мы с тобой, 15 Орлят хочу я ныне наставить снова: На языке у мертвых уснет и слово». И в зал тогда вступили они втроем, Шел первым Хельге мрачный, угрюм лицом. Его влекли гаданья перед святыней, 20 С кровавыми руками пришел он ныне. Светловолосый Хальвдан за ним возник, Исполнен благородства, но нежен лик Для отрока, казалось, был меч игрою, На деву походил он в плаще героя. 25 В накидке синей Фритьоф затем вступил, Он на голову выше обоих был. Меж братьями стоял он, как день блестящий Меж розовой зарею и ночью в чаще. «Настал, — промолвил конунг, — уж вечер мой. 30 В согласьи братском правьте моей страной. Согласье укрепляет соединяя, Копье теряет цену, кольцо теряя. Пусть сила охраняет, как сторож, вход, Внутри же за оградой пусть мир цветет. 35 Пусть меч не вред наносит, но защищает, И щит амбары бонда да замыкает! Свой край лишь неразумный король гнетет: Могущество владыке дает народ. Венец зеленый вянет, когда на кручах 40 Иссохла сердцевина стволов могучих. Небесный свод четыре столба несут, Для трона же опора — лишь правый суд. Когда пристрастье судит, близка невзгода, Закон — владыки гордость и мир народа. 45 Алтарь и храм, о Хельге, богов приют, Но, спрятавшись, улитки одни живут. Витают всюду боги, где день сверкает, Где песни раздаются и мысль летает. Бывают лживы знаки у сокола в груди. 50 От рун на брусьях правды всегда не жди. Но в честном сердце мужа, чей дух свободен, Правдивых много знаков начертит Один. Не будь жесток, о конунг, но только строг! Чем меч острей, тем гибче его клинок. 55 Как розы щит, так милость украсит мужа, И день весенний боле несет, чем стужа. Друзей презрев, на гибель и сильный обречен, Как ствол в пустыне гибнет, коры лишен. Но тот цветет, кто в дружбе нашел защиту, 60 Как дерево, что в роще от бурь укрыто. Не хвастай славой предков, свою добудь; Тот лук лишь твой, который ты мог согнуть, От чести погребенной что толку в споре? Свой вал поток могучий хранит и в море, 65 Награда мудрых, Хальвдан, веселый нрав, Но избегай, о конунг, пустых забав. Из меда варят с хмелем напиток бражный, Стальным клинок быть должен, забава — важной. Не может лишним знанием и мудрый обладать, 70 Но слишком мало, Хальвдан, совсем не знать. И на скамье почетной глупцу нет чести, А мудрому внимают на всяком месте. К жилищу друга, Хальвдан, кто сердцу мил, Не долог путь, хотя бы вдали он жил. 75 Но к тем длинна дорога, кто нелюбимы, Пусть даже ты проходишь усадьбы мимо. Любому, кто захочет, мой сын, не верь! В пустом лишь доме настежь открыта дверь. Один пусть избран будет, ненужны двое, 80 И мир узнает, Хальвдан, что знают трое». Затем поднялся Торстен, в венце седин: «К богам не должен конунг идти один. Мы братски жизнь делили, король, с тобою, И смерть делить нам также дано судьбою. 85 О Фритьоф! Лет минувших я слышу речь, Тебя хочу я ныне предостеречь. Альфадера к курганам слетают птицы, На губы старца вещий совет ложится. Богов почти высоких! Добро и зло, 90 Как свет и бурю, небо земле дало, Богам открыты сердца глухие своды, И то, что миг разрушил, оплатят годы. Вождю покорствуй! Править лишь одному дано, Очей у ночи много, у дня — одно. 95 С достойнейшим достойный не ищет спора, Клинок без рукояти лишен упора. Даруют силу боги, их дар высок, Но в силе неразумной велик ли прок? Медведь сильней десятка, одним убитый, 100 Щит от меча, от силы — закон защитой. Не многим страшен гордый, у всех к нему вражда; Заносчивость к падению ведет всегда. Кто в небе реял, ныне с клюкой всечасно, Посев — погоде, счастье ветрам подвластно. 105 О Фритьоф, день хвали ты, когда закат придет, Совет хвали исполнив и выпив — мед. Во многом безрассудно юнец уверен, Но друг — в беде, и в битве клинок проверен. Не верь змее уснувшей, весны снегам, 110 Ночному льду не верь ты и дев словам. На колесе бегущем их грудь точили, И два холма лилейных неверность скрыли, Ты сам умрешь, и сгинет твой дом и скот, Одно я знаю, Фритьоф, что не умрет: 115 То суд над мертвым; будь же высок в стремлениях, В поступках справедлив будь и в помышлениях». Так старые учили на склоне лет, Как позже в «Изреченьях» учил поэт. От рода к роду мудрых слова летели, 120 Из тьмы курганов шепчут они доселе. И много говорили затем они О том, как в верной дружбе текли их дни, И в смерти неразлучны, в борьбе с судьбою Они держались вместе, рука с рукою. 125 «Спина к спине стояли мы, как один, И норна щит встречала везде, мой сын. Нам Валхалла открыта теперь богами, Но дух отцов, о дети, да будет с вами!» И конунгом прославлен был Фритьоф вновь: 130 Геройский дух важнее, чем род и кровь. И Торстен внукам асов хвалы слагает. Сияньем славы Север владык венчает. «Держитесь, дети, вместе, всегда втроем, И Север не увидит вас под ярмом. 135 Примкнувшая к величью, подобна сила Кайме стальной, что злато щита обвила. И юной розе, Ингборг моей, привет! Она росла в покое от ранних лет. От бурь ее храните, пусть вихрь мятежный 140 Не укрепит на шлеме цветок мой нежный. Отцом ей будь, о Хельге, будь ласков с ней, Как дочь, мою ты Ингборг люби, лелей! Насилье дух высокий лишь раздражает, Но кротость — честь и правду в сердца влагает. 145 Насыпьте два кургана для нас, сыны, На каждом бреге фьорда вблизи волны, Чтоб сладостная песня наш дух ласкала, Звучат как драпа плески волны о скалы. Когда на горы месяц свой свет прольет 150 И на могильный камень роса падет, Сидеть, о Торстен, будем мы над водою И речи о грядущем вести с тобою. Теперь прощайте, дети! Оставьте нас! К Альфадеру идем мы, настал наш час, 155 Ручьи, уставши, к морю свой бег направят, Пусть Фрей, и Тор, и Один вас не оставят!»