Фронт до самого неба (Записки морского летчика)
Шрифт:
— Командир, через пять минут точка начала поиска!
— Иду вниз!
Поверхность моря ровная, светлая. Вывожу машину в горизонтальный полет, приступаем к поиску. Стальная, безжизненная гладь. [162] Неужели опять вернемся, ни с чем? Правда, майор Пересада говорит, что в разведке отрицательный результат — тоже результат. Но это мало утешает.
— Командир! Справа на дистанции семисот метров — перископ!
На светлой родной глади четко, как на контрастном фотоснимке, виден черный колышек. Перед ним невысокий бурунчик, позади белая пенистая полоска. Сомнения нет!
— Штурман,
Пока разворачиваюсь, перископ исчезает.
— Тоже не дремлют! Вот шельма! — ругается Лубинец. — Ну подожди, я тебя подкараулю…
Бомбить предполагаемое место бесполезно: фугаски взорвутся у поверхности, а лодка наверняка ушла на глубину.
— Были бы противолодочные бомбы… — досадует Прилуцкий.
— Ладно, штурман, мечты потом. Дай радисту координаты!
Панов берется за ключ, на далекую землю летят сигналы морзянки.
Галс за галсом продолжаем утюжить море. Час, другой, третий…
— Слева перископ! — голос Лубинца.
Начинаю разворот, до боли в глазах всматриваюсь в море. В самом деле, что-то есть. Может, на этот раз не упустим? Штурман открывает бомболюки, припадает к прицелу.
Сближаемся и вдруг видим — обыкновенный топляк, торчком плывущее бревно.
— Фу, черт…
Общий хохот.
— Перископ без лодки! Где лодка, Лубинец?
— А что я ее… носом чуять должен? Что я, кот, что ли?
— Не кот. Ты сокол! Должен видеть и сквозь воду.
Вскоре нам на смену прилетел экипаж Андреева. Берем курс к дому. Зорко следим за воздухом. Это стало законом — бдительность до самого аэродрома. Истребители противника шарят повсюду. На днях «мессершмитты» сбили Пе-2, когда он заходил на посадку. Экипаж чувствовал себя уже дома, беспечность оказалась роковой…[163]
Пока мы вели разведку, звено, возглавляемое летчиком Трошиным и штурманом Зимницким, с ведомыми Казанчуком и Алексеевым, летало бомбить плавсредства в Феодосии. Враг встретил нашу тройку сосредоточенным огнем еще на дальних подступах, прицельно отбомбиться не удалось, бомбы попали в пакгаузы и причалы, вызвав многочисленные пожары на территории порта.
Экипажи Стародуба и Беликова нанесли удар по войскам противника на перевале Санчаро, а затем дважды успешно заходили на штурмовку, поливая гитлеровцев пулеметными очередями.
Еще полетаем вместе!
На земле, на море и в воздухе шли ожесточенные бои. Они не прекращались ни на минуту. Ни днем, ни ночью не смолкали пулеметные очереди, грохот пушек, завывание авиационных моторов. Воздух пропитался тротиловой гарью, дымом пожарищ, тленом. Тонули корабли, взрывались самолеты, горели танки. Израсходовав резервы и убедившись в бесплодности дальнейших атак, враг в конце сентября перешел к обороне. На земле наступила оперативная пауза, но для нас передышки быть не могло. Бомбоударами мы поддерживали наши закрепляющиеся войска, громили колонны техники и живой силы противника, эшелоны на железнодорожных станциях, наносили удары по перевалам Кавказского хребта, по кораблям в портах и в море, ставили минные заграждения, вели ближнюю и дальнюю разведку…
25 сентября на рассвете вылетели на воздушную разведку вдоль Кавказского побережья с целью поиска кораблей
Только приземлились — очередное задание: нанести удар по противнику у Чернореченской. Вылетаем тремя [164] звеньями. Первое ведет Стародуб, второе Казанчук, третье — я.
Чтобы ввести в заблуждение вражеские наблюдательные посты, заходим не справа, откуда они привыкли нас ждать, а с противоположной стороны.
— Цель вижу! — докладывает Прилуцкий.
Секунды на боевом курсе, и вниз устремляется стая бомб. Красно-черные кусты распускаются на земле. Еще дважды заходим на цель, уже в качестве штурмовиков, пустив в ход пулеметы.
— Сфотографировали?
— Порядок! — отвечает Лубинец. — Можно для самого Гитлера экземпляр отпечатать на память.
В этот день поднялись в воздух еще раз. Уже вечерело, когда полетели к урочищу Умпыр, около одного из горных перевалов, — здесь были обнаружены артиллерийские позиции противника. Возглавлял звено Андреев, Артюков и я были ведомыми.
Штурманом у меня снова Никитин: только приехал из лазарета, и сразу в полет.
Прошли над морем, затем, набрав высоту, повернули в горы. Величественный пейзаж: черные, теснящие друг друга громады в белоснежных остроконечных шапках. Высотомер показывает четыре тысячи, а вершины под нами метрах в пятистах. Перед целью расходимся, самостоятельно выбираем объект атаки. Димыч уверенно выводит машину на боевой курс, не отвык на больничной койке. Противник молчит, безмолвие гор ощущается даже сквозь гул моторов. Кажется, что звенят туго натянутые нервы. Пара-другая кнутов «эрликонов» послужила бы сейчас успокоительным средством. Но нет, молчат…
— Пошли, родимые! — слышу опять привычное.
Ну вот, уже легче.
— Куда легли?
— В южную часть урочища! — сразу отвечает Панов.
— Командир, разворачивайся на второй заход! — кричит Димыч. — Засек позицию мортир, вижу вспышки выстрелов!
Снова: "Пошли родимые!".
— От фрицевских мортир — один ориентир! — это Лубинец, конечно.
— Командир, заходи на третий!
В третий раз устремились бомбы на головы мечущихся гитлеровцев. [165] Четвертый и пятый заходы — штурмовые. Утюжим урочище, прочесывая его пулеметным огнем.
— Патроны кончились!
Увеличиваю скорость, набираю высоту, догоняю ведущего.
— Какой ты там ориентир заметил? — спросил Димыч у Лубинца, когда приземлились на аэродроме.
— Мокрое место! — приглаживая соломенный чуб, ответил тот.
После разбора меня задержал майор Пересада. Протянул телеграмму из штаба ВВС. Предписывалось немедленно откомандировать штурмана Никитина на академические курсы.
— Ну, что скажешь?
— Жаль, слетались… Друг друга без слов понимаем…