Фронт до самого неба
Шрифт:
Это Панов.
– Из сада кучу дров сделали!
Лубинец.
Живи оба и, кажется, невредимы.
– Вообще-то на волоске висели... Думали, хана! Ведь даже с парашютом не успели бы выпрыгнуть. А вы что, не заметили?
– Некогда было, - кажется, не соврал Никитин.
– Я сам пытался вывести самолет из падения...
Воспоминаниям предаваться было еще не время.
– Штурман, сколько до аэродрома?
– Двести шестьдесят километров!
Ничего себе. На высоте тысяча метров пересекаем Кабардинский перевал. Вдруг резкий рывок вырывает штурвал из рук. Мгновенно хватаю его.
И тут вспоминаю географию, своего школьного учителя Андриана Николаевича Бычкова, который рассказывал, что сила ветра в районе Новороссийска иногда достигает шестидесяти метров в секунду. Все ясно, мы попали в струйный поток северного ветра бора. Нужно набирать высоту. Увеличиваю обороты до предела. Две тысячи метров. Уже спокойней. Осмотрел крылья, прислушался к работе моторов. Обшивка цела, двигатели работают без перебоев. Еще раз повезло!
Димыч, морщась, добрался до своего кресла, привязался всеми ремнями. Я невольно рассмеялся.
– Ну что, будешь соблюдать инструкцию?
Димыч услышал, связь восстановилась. Заругался:
– С твоими шуточками. Все ребра пересчитал...
– До свадьбы заживет!
– Как раз тут до свадьбы...
У стрелков было еще хуже.
– Панов сильно разбился, - доложил Лубинец.
– Встать не может. Выбросило из сиденья, ноги к затылку вывернуло...
– Привязываться надо! Спроси, может, из аптечки что-нибудь дать?
– Спасибо, командир, говорит, дотерпит...
Только над мысом Идокопас бора совсем отпустила вас. Самолет пошел ровно, чутко реагируя на каждое движение штурвала.
– Всего тридцать километров пролетели, а показалось... Здесь совсем другой воздух!
– ожил Никитин.
– Скажи спасибо Ильюшину, что такую крепкую машину создал!
– И родителей тоже за ребра не мешало бы поблагодарить.
В прочности, боевой устойчивости ильюшинских машин мы не в первый раз убеждались. Иногда ДБ-3ф возвращался с задания буквально на одном крыле, весь израненный, разбитый.
Опасаясь встречи с истребителями противника, отошли километров на тридцать мористее. Здесь, насколько хватало взгляда, простиралась безбрежная голубая даль. Никак не верилось, что в нескольких десятках километров свирепствует такая грозная стихия. Снимаю каску, кладу рядом с сиденьем и вдруг замечаю на ней вмятину величиной с голубиное яйцо. Так вот в чем дело! Ударом осколка меня оглушило, а брызгами плексигласа поранило лицо. Спрашиваю Никитина, что он видел.
– Только я сбросил бомбы, машина перешла в пике. Оглянулся - твоя голова на штурвале. Стал вставлять рукоятку, чтобы самому выровнять самолет. В это время ты пришел в себя. Дальше сам знаешь.
– До сих пор в голове гудит...
– Каске скажи спасибо, а то бы и не в чем было гудеть.
– Да, мудрый человек комбриг Хатиашвили! Лубинец, как Панов?
–
– Передай, что через десять минут будем дома.
Показался мыс Пицунда. Произвожу посадку, заруливаю на стоянку, глушу моторы. Не успел сойти с плоскости, как появились Балин и Ермак.
– Что произошло? Рассказывайте!
– Срочно нужна "санитарка" - не мне, Панову.
Рассказал, что случилось. За Пановым пришла машина. Медсестра потребовала, чтобы я тоже отправился в санчасть. Кое-как отбился.
– В сорочке родился!
– поздравил комэск, осмотрев каску. Как в песне: а до смерти четыре...
– Сантиметра, - закончил Варварычев.
– Возьмите, командир, на память, - подал найденный в кабине осколок.
Вместо Панова ко мне назначили стрелка-радиста Евгения Никифорова. Ничего вроде парень, подтянутый, по-сержантски молодцеватый. Димыч решил со своими помятыми ребрами к медикам не обращаться, а то, чего доброго, тоже отправят в лазарет.
До позднего вечера всем экипажем устраняли повреждения машины, готовясь к ночному вылету.
Хватило и на зенитки
Утром 26 августа мы готовили машину к новому боевому вылету. Прибежал посыльный: всему летному составу немедленно собраться на опушке рощи, у аэродрома. Вскоре туда подкатила "эмка". Начальник Управления ВВС Военно-Морского Флота генерал-лейтенант Семен Федорович Жаворонков пригласил летчиков на беседу.
Генерал начал с того, что охарактеризовал обстановку на Северном, Балтийском и Черном морях, рассказал о работе морской авиации по поддержке боевых действий флотов и сухопутных войск.
– На всех флотах обстановка сложная. А у вас особенно жарко и в прямом и в переносном смысле. Гитлеровские войска рвутся к побережью Кавказа, любой ценой хотят захватить Новороссийск, Туапсе, прорваться в Закавказье, лишить нас бакинской нефти, перерезать коммуникации, проходящие через Иран и соединяющие нас с союзниками, и вынудить Турцию вступить в войну с нами. Вы представляете, какая огромная ответственность лежит на вас! Я познакомился с вашей боевой деятельностью. За успехи спасибо, но этого сегодня мало.
Мы удивленно переглянулись. Казалось, делали все, что могли.
– Можно изыскать возможности делать больше!
– как бы угадал наш вопрос генерал.
– Например, вылетая на боевые задания, вы берете полные баки топлива. А брать его надо в обрез, а за счет этого увеличить бомбовую нагрузку.
Он дал еще ряд советов и указаний, основанных на опыте боевых действий авиации разных флотов, рассказал характерные эпизоды. Беседа становилась все более непринужденной.
– Что это у вас?
– спросил генерал, обратив внимание на мою повязку.
Я коротко объяснил.
– Ну ничего, голову сберегли, а лицо... Вот и у меня тоже, - показал на свой шрам.
– Тем не менее девушки вроде бы не шарахаются...
После его отъезда Ефремов проинструктировал нас насчет заправки и бомбовой загрузки. Напомнил об особенностях взлета на перегруженной машине.
– А сейчас по местам! Летим в район Нижне-Баканской.
К самолету я шел вместе со своим ведомым Васей Сорокопудовым.
– Перед тобой будут взлетать пять самолетов, - посоветовал ему. Присмотрись, где они будут отрываться от полосы...