Фрунзе
Шрифт:
«Товарищи! Вся рабоче-крестьянская Россия затаив дыхание следит сейчас за ходом нашей борьбы здесь, на врангелевском фронте. Наша измученная, исстрадавшаяся и изголодавшаяся, но по-прежнему крепкая духом сермяжная Русь жаждет мира, чтобы скорее взяться за лечение нанесенных войной ран, скорее дать возможность народу забыть о муках и лишениях ныне переживаемого периода борьбы. И на пути к этому миру она встречает сильнейшее препятствие в лице крымского разбойника — барона Врангеля».
Много крепких, точных слов было посвящено в этом приказе проклятому барону. Он пробивается к царскому трону через горы трупов рабочих и крестьян; он вонзил нож в спину России и сорвал мирные переговоры с панской Польшей,
Именем республики он обратился к красноармейцам, командирам и комиссарам с горячим призывом — дружно устранить в частях недочеты, чтобы Южный фронт превратился в грозную, несокрушимую для врага силу. «Обращаюсь ко всем тем, в ком бьется честное сердце пролетария и крестьянина; пусть каждый из вас, стоя на своем посту, выявит всю волю, всю энергию, на которую только способен. Шкурников, трусов, мародеров, всех изменников рабоче-крестьянскому делу — долой из наших рядов! Долой всякое уныние, робость и малодушие!
Победа армии труда, несмотря на все старания врагов, неизбежна. За работу, и смело вперед!»
Едва ли не через два-три дня Михаил Васильевич лучше знал обстановку на фронте, чем многие сотрудники штаба: те верой и правдой служили, он жил фронтом, был душой его и сердцем. И видел фронт не только по карте или по оперативным сводкам, а в движении огромных масс, в ратном их труде, в их судьбах, как видел это и рядовой красноармеец, и командир полка, и командарм.
В день, когда он приехал, Южный фронт включал три армии: 6-ю, 13-ю и 2-ю Конную.
Доверчивый и весьма деликатный в общении с товарищами, он с трудом разрывал старые привязанности. И хотя в штабе и у Станислава Коссиора — в ЦК КП(б)У — о командарме-6 Константине Авксентьевском сложилось негативное суждение, он заменил его Августом Корком только через месяц, когда для решающего удара по Врангелю понадобился более волевой командарм. И после разгрома Врангеля взял Авксентьевского с собой для ликвидации банд батьки Махно. И через три года хотел сохранить для армии старого боевого товарища, когда возникло его «персональное дело» в ЦКК РКП (б). Михаил Васильевич дал тогда ему лестную характеристику, не умолчав, естественно, и об ошибках. Когда Авксентьевский был рядом с Фрунзе, за ним «не числилось крепких промахов (только в быту иной раз — увлечение выпивкой)». Промах он сделал позднее. «Самым скверным для него фактом считаю его женитьбу на какой-то бывшей актрисе, совершенно чуждом нам человеке». Фрунзе не раз предупреждал его о недопустимом для ответственного работника партии таком сожительстве. «Общее мое мнение о нем: это человек преданный революции и партии. Человек с большими заслугами в прошлом и с возможностями для будущего. Его несчастье — склонность к выпивке. Так как он сравнительно молодой член партии (с 17-го года) и не обладает настоящим революционным запасом и моральной устойчивостью, то легко поддается влиянию среды. Сейчас, насколько мне известно, он совсем не пьет и много работает. Твердо ли это — в этом вся суть…»
Когда Корк принял от Авксентьевского 6-ю армию, Фрунзе сформировал и еще одну армию — 4-ю — во главе с Лазаревичем.
Но это было позднее, когда уже определилось направление главного удара по Врангелю. Сейчас же, на первых порах, он вызвал командармов и о каждом своем шаге, не реже двух раз в неделю, телеграфировал Владимиру Ильичу.
Первая депеша ушла в Кремль 28 сентября: «Прибыл в Харьков 26 утром. В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта, с 28 приступивший к работам почти в полном объеме. Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах, которые он стремится
Перед отъездом в Кременчуг выдался час-другой для встречи с Демьяном Бедным. Михаилу Васильевичу нравилось говорить с поэтом. Плотный, с гладко выбритым облысевшим черепом, с румянцем во всю щеку и маленькими рыжеватыми усами, он был воплощением бодрости для политотдельцев и сотрудников штаба. Газетчики бегали за ним толпой, ожидая от него откровения. Он им рассказывал удивительные байки, щуря маленькие светлые глаза; с полных губ не сходила улыбка. С самым серьезным видом говорил о смешных пустяках и заливался смехом, когда говорил о важном деле. Грохотал его низкий бас, янтарный мундштук с папиросой беспрерывно торчал между пальцами левой руки.
— Я читал перепалку твоих ребят с беляками, — громыхнул он с порога и сбросил на диван кожаное пальто. — Эту самолетную «дуэль» с помощью листовок. Бьюсь об заклад, что кормишь ты их пасхальной еврейской мацой — без соли, перца и сахара. Именно так пресно они пишут!
— А вы им подбросьте дрожжей. Или бомбочку — зажигательную, чтоб они воспрянули духом.
— Думаю. Но пока не уловил изюминку. Очень это трудная штука — угодить в точку, поймать за хвост жар-птицу. Она где-то рядом ходит, иногда садится на плечо и долбит клювом по лысине, — он хлопнул себя по бритому темени и засмеялся раскатисто.
— Мне говорили, что бойцы сами пишут белякам, и получается у них иной раз в духе запорожского письма турецкому султану. Вот тут и изюминка! Смех убивает; и не мне вам говорить об этом. И красноармейцы пытаются действовать в таком ключе. В одном из писем они благодарили баронское превосходительство за три танка, уступленных Врангелем в бою. Потом подключились к проводу белой дивизии и передали телефонограмму: «Убегайте, гады, быстрее по маршруту Мелитополь — Севастополь — Константинополь!» Ловко, а? — Фрунзе ходил по салону, потирая руки. — Вот и дать бы барону позабористее: мол, чучело гороховое, немчура, а в царьки лезет! Он же чванный и потому в чем-то ограниченный тип: до сих пор не может понять, с какой армией воюет!
Что-то новое и даже удивительное для Фрунзе мелькнуло в глазах у Демьяна. Он сбросил маску простачка, посуровел. И сказал глухо:
— Бумагу и чернила, командующий!
— Садитесь за мой стол, Ефим Алексеевич. Я могу и отлучиться на время, — извинительно сказал Фрунзе и ушел в купе, захватив со стола сводки и карты.
— Сиротинский, чаю! — грохнул Демьян.
Сергей Аркадьевич распорядился, чай подали.
— Да ты, сдурел, Сергей! Чай — это фигурально! Покрепче-то ничего нет?
— Не положено, товарищ Демьян!
— Ну, монахи! Мацееды! Пресноеды! — разбушевался Демьян. Но скоро затих, размашисто водя пером по бумаге. И даже не глянул на Сиротинского, когда тот вышел из салона.
Давид Куманов — политотделец, газетчик, который в те дни состоял в «свите» Демьяна, — отметил в дневнике, что знаменитый «Манифест барона фон Врангеля» был написан в один присест. И первым слушателем-читателем был Михаил Васильевич.
Всегда серьезный, сосредоточенный, с виду даже несколько хмурый, со сдвинутыми накрепко бровями, М. В. Фрунзе буквально заливался хохотом, слушая «Манифест».