Фундаментальные вещи
Шрифт:
(Обо всем этом я уже тебе писал, я знаю. Ничего страшного, я не буду вычеркивать эти строки. Ты должен понять, что это моя неотвязная мысль, мне действительно хочется, чтобы ты так делал, для меня это очень важно.)
(По правде говоря, завести ребенка — это все равно что увидеть в собственном доме поезд. Вот как если бы вдруг рухнула стена, и прямо в гостиную въехал поезд.)
В первые дни после родов у твоей мамы было запоминающееся лицо: синие круги под глазами, кожа словно втянулась внутрь, скулы выпятились. Она всегда была немного в
3
Помни о смерти {лат.).
39
— Скажи, а вы с женой начали снова трахаться?
— Как поэтично.
— Ты находишь?
— Истинный джентльмен.
— Изволь, спрошу иначе: что, уродив дитя, уж приступили снова вы, ты вместе с донною Сильваной, к совокуплению срамных частей?
— У тебя удивительная способность марать все, к чему ты прикасаешься.
— Откровенно говоря, мне казалось, что настоящий пакостник — это ты.
— Я?
— Разве не ты пописываешь ребенку про всякие там испражнения и прочие прелести?
(К счастью, я не рассказал Тициано о моих экспериментах с подгузниками в трусах и о куске хлеба, который я съел в туалете.)
— При чем здесь это? Я описываю то, что имеет в жизни первостепенное значение.
— А что, возобновление сексуальных отношений с собственной женой не имеет первостепенного значения в жизни?
— Кто тебе сказал, что мы прекращали эти отношения?
— О, наконец-то! Кажется, мы приподнимаем завесу.
— Ну, в общем, нет, после родов у нас еще не было секса. Нужно подождать, это деликатное дело и… Слушай, а тебе-то что?
— Да так, ничего. Спросил из любопытства. Ведь это имеет первостепенное значение в жизни. Я всегда спрашивал себя, каково это — снова войти в то же отверстие, которое прошел в обратном направлении кто-то другой?
— Не "кто-то другой", а мой сын. В любом случае, я буду думать не об этом, когда…
— Не об этом? А о чем?
— Если начистоту… Я… думаю, что… Не знаю. Я думаю, что прозондирую.
— Прозондируешь? — Тициано от души рассмеялся.
— Я имел в виду…
— Я понял, ты боишься, что твой сын перепахал тебе женушку! Давай, напиши ему что-нибудь в этом роде, твоему Марио, если хватит духу. Пусть с самого начала будет ясно, что между вами стоит на кону. Марио подпортил тебе Сильванин передок!
— Хватит. Я с тобой больше не разговариваю.
— Это почему же?
— Не выношу твоей манеры выражаться. И потом, в жизни не это главное.
— Значит, отныне занятие сексом со своей женой уже не имеет значения.
—
— Появление ребенка вобрало в себя все. Мир больше ничего не стоит.
— Да нет же.
— Люди замыкаются на себе, ни на что не обращают внимания. Становятся папочками. Фи!
— Наоборот, мне кажется, что мне будет еще больше дела до всего на свете. Я стану еще решительнее и смелее, чтобы защищать своего сына.
— Вот видишь! Только ради своего сына. С тех пор как родился Марио… Ты уже не тот, что раньше…
— Это тебя удивляет?
— Когда-то ты был свободнее. Искреннее. А сейчас находишь тысячу оправданий. Боишься собственной тени.
— На сегодня моя тень — это записки, которые я адресую своему сыну.
— Ну, не знаю.
— А ты все только портишь. — Я?
— Да, ты.
— Это как же?
— Я не могу больше писать. Уже несколько дней. Не получается. Все время думаю о тебе.
— Разве я запрещал тебе писать Марио?
— Нет, но ты заронил в мою душу сомнение. Как будто… Как будто ты тоже вошел внутрь моих записок и принес в них свой… свой свет.
— По-моему, ты делаешь мне комплимент.
— Да, но мне-то нужны сумерки.
— Какие образы!
— Что я такого сказал?
— Сумерки. Это высокопарно.
— Вот видишь? Нельзя даже необычного слова вставить, чтобы ты тут же его не поправил. Сумерки, сумерки! Что тут не так? Что плохого в слове "сумерки"? Слово как слово, из трех слогов: су-мер-ки; из семи букв: эс-у-эм-е-эр-ка-и!
— Ой, расслабься.
— Ты — конформист, соглашатель. С тобой высоко не взлетишь.
— О'кей, о'кей, тебе нужны сумерки. Только успокойся, ладно?
— Я хочу сказать, что мне нужно уединиться. В полумраке. Как летним днем, когда забираешься на чердак, пока остальные прилегли вздремнуть. А наверху царит особый, волшебный полумрак. При таком свете предметы становятся другими. При таком мерклом свете.
— Картинка красивая, согласен. А конкретнее?
— А конкретнее, я не хочу брать с собой на чердак всякую иронию, издевки и насмешки.
— А что плохого в иронии?
— Ничего плохого, и все плохо. Совершенно невозможно ничего утвердить. Тут же послышится ироничный голосок: "Эй, да у этой вещи есть и другая сторона! Эй, да у этого слова есть и другое значение, не столь благородное! Эй, да эту ситуацию можно рассмотреть и с другой точки зрения!"
— Я нахожу такой подход превосходным.
— Да он исключает любую возможность вести разговор.
— Что делать. Так даже лучше. Поменьше болтовни. Побольше тишины. Будем потягивать коньяк.
— Видишь? Ты всегда найдешь лазейку. Ирония, ирония. Но что у тебя останется, когда своими подковырками ты разрушишь все вокруг? Твоя ирония только на подтирку годна.
— Да, с тобой шутки плохи! Ты фальсификатор чистой воды. Испортишь мне мальчишку. Никакой иронии, никакой убогости, никакой пошлости… Всю подливку у него забирает! Что ему бедненькому достанется?