Фундаментальные вещи
Шрифт:
27
Что-то внутри меня говорило, что действовать тайком не очень-то правильно и что мой долг — представиться Идиной семье. Если моя мать так на это отреагировала, если к отцу я и не подходил, боясь, что он воспримет эту новость в штыки, чего же тогда ожидать от Идиных родителей?
На словах все равны, а на деле разница между мужчинами и женщинами существует, да еще какая. Если сын живет своим умом, он может внушать родителям гордость. Он и соблазнит, и завоюет, и докажет, что способен утвердиться в жизни. А дочка… И потом, для чего нужны все эти тайны? Разве мы делали что-то дурное? Я подумал, что можно просто
Синьора, ваша дочь особенная девушка, я сделаю все, чтобы заслужить ее, клянусь вам. Я люблю ее. Я сам удивляюсь тому, что нахожу в себе силы произносить такие слова, слова, которые больше меня самого, больше любого человека вообще, если вдуматься. "Я люблю ее". Звучит громко. Даже смешно. Но эту силу вдохнула в меня ваша дочь. Внутреннюю силу. Да и внешнюю тоже, потому что я намерен открыто выразить свои чувства, превратить их в дела. Я и Ида хотим быть достойными нашей любви, мы воспринимаем ее всерьез, уважаем это чувство и воплощаем его в жизнь. Уважайте и вы его, прошу вас.
Вот до каких слов я додумывался в своих фантазиях. Может, я высказал бы их не все сразу, но постепенно да. Я вырабатывал нужную тактику. Брал тетрадь, записывал отрывки телефонных разговоров с матерью Иды, пытался предугадать, какой оборот может принять наша беседа. Я невольно воображал, что мать Иды начнет выдвигать те же возражения, что и моя. Ничего не поделаешь.
Жаль, что вы это так воспринимаете. Наша любовь не взирает на лица. Мне бесконечно жаль, я еще не встречался с вами лично, синьора, мы только говорим по телефону, но уже за то, что вы произвели на свет вашу дочь и воспитали ее такой, какая она есть, — остроумной, сильной, — я люблю и вас, и вас тоже, да, именно вас, синьора, я люблю вас, потому что вы родили Иду и вырастили ее такой, и я не сделаю ничего, что могло бы вас огорчить, синьора, но вы не можете просить меня не любить вашу дочь.
Любить, да, да. Я бы еще слегка надавил на слово "любить". Я понемногу воодушевлялся. Семейные неурядицы (пусть даже только в моем воспаленном воображении) лишь закаляли меня. Независимо от того, дадут ли нам денег или нет, станут ли помогать или нет, примут или отвергнут, наша любовь останется только нашей, она принадлежит мне и Иде, ее не могут нам даровать, но и лишить нас тоже не могут.
Дело было в начале девяностых. Тогда еще мало у кого были сотовые. У Иды такого телефона не было. У меня тоже. Равно как и у матери Иды. Так что позвонить ей напрямую я не мог. Нужно было звонить к ним домой и позвать ее к трубке. Да, просто позвонить к ним домой и попросить ее к телефону. Я волновался. А если ответит отец Иды?
Если я нарвусь на ревнивого отца, то не брошу трубку, а то еще подумает неизвестно что. Да это и не тот случай. Я спокойно попрошу передать трубку синьоре. Если же этот орк потребует объяснений, я отвечу ему со всей любезностью. Либо поговорю с ним напрямик. Как мужчина с мужчиной. Разве я не хотел доказать, что являюсь мужчиной?
Я пошел на улицу звонить из телефона-автомата. Стал искать подходящую для этого деликатного разговора телефонную будку. В те годы Италия была утыкана будками на курьих ножках. В городах вырастали эмалированные столбы с козырьками из плексигласа, заменявшие прежние телефонные будки. Если я позвоню из полузакрытого бокса,
Тогда пользовались телефонными пластиковыми картами стоимостью в пять или десять тысяч лир. По окончании кредита их выбрасывали. Я купил карточку за десять тысяч (плюс-минус пять евро) и начал прочесывать город. У первой же будки с козырьком я остановился. Это был телефон-автомат общего пользования. Именно так он и назывался. Общего пользования. Мой телефонный звонок в каком-то смысле тоже имел общественное значение. Я совершал политический поступок. Я защищал мое, наше право на любовь. Мне нечего было стыдиться. Я сделал глубокий вдох, вставил карточку в прорезь и набрал номер.
28
Я держу тебя на руках. Так и хочется впитать в себя твой жар, снять излишек тепла, из-за которого ты потеешь и плачешь.
— Нужно потерпеть пару деньков, — сказал врач. — В этом году гуляет довольно мерзкий грипп.
Мне припомнилось, как несколько дней назад я написал, что хочу от тебя заразиться. Мы что-то говорим, записываем, а потом, со временем, из этого возникает совсем другой смысл, отличный от первоначального. Но сейчас я хотел бы поймать себя на слове и действительно перенять твой грипп. Хотя, думаю, твой жар тебе даже полезен, ты разогреваешься в схватке с противником, ты борешься внутри себя, тяжело дышишь, потеешь.
Я все равно выхожу прогуляться с коляской, с пустой коляской. Ты должен чувствовать, что я вожу тебя с собой, даже когда тебя нет. Сильвана говорит, что от этих прогулок с пустой коляской веет чем-то зловещим.
— А если прохожие заметят? Что они подумают?
Еще один способ быть с тобой рядом — писать тебе. Я спрашиваю себя, не напоминает ли это прогулки с пустой коляской?
29
Голос в трубке произвел на меня впечатление. Это был семейный голос, сильно напоминавший голос Иды. В некотором смысле я почувствовал себя как дома.
Я представился:
— Меня зовут Лео, — потом передумал. — То есть Леонардо Скарпа.
Мне показалось, что для начала лучше представиться полностью. Я закладывал основу абсолютно честных отношений. Я так волновался, что готов был ухватиться за малейшую деталь. Лишь бы приободриться и понять, что все делаю верно.
— Я близкий друг Иды. Это ее мать?
Голос хихикнул.
— Извините. Я хотел бы поговорить с матерью Иды, — настаивал я.
— Что-то случилось? — спросил голос.
— Нет-нет, все хорошо, только…
— Ты можешь сказать мне. Я ее сестра.
Я немного опешил. Сестра. А я ничего не знал.
— Честно говоря, я бы хотел поговорить с твоей матерью, если можно. Если это удобно.
— Извини, ее нет дома… Ей что-нибудь передать?
Я ликовал. Голос Идиной сестры вселял бодрость. Тебе надо бы прослушать запись этого телефонного разговора (у меня ее, разумеется, нет). Иначе как передать искреннее любопытство и радушие, звучавшие в этом голосе? (Наверное, Тициано прав: нужны многофункциональные сотовые. Для чего я все это тебе пишу? Написанные слова сами по себе хлам. Тут нужна запись телефонного разговора.)