Фуше
Шрифт:
Париж. Улица Сент-Оноре. Иезуитская ораторианская семинария. Сюда Жозеф попадает 11 ноября 1781 года{39}. Он становится столичным семинаристом, а французской Ораторианской конгрегации Господа Нашего Иисуса Христа исполняется ровно 170 лет. Ее выпускникам, получившим звание ораторианцев или confreres (собратьев), помимо непременной тонзуры, полагались такие блага, как ежегодно возобновляемый контракт с Конгрегацией и жалование, редко превышавшее 80 ливров в год. Обстановка в иезуитском коллеже почти та же, что и в Нанте, но общество — несравненно интереснее и разнообразнее, чем прежде. Среди соучеников Фуше по парижской семинарии его биографы называют молодого человека по фамилии Лебон. О парижском периоде жизни семинариста Фуше мало что известно; мы можем судить о нем лишь по случайно сохранившемуся письму Жозефа к сестре: «Ты никогда не видела меня таким тощим, мои кости скоро вылезут наружу», — писал он домой в присущем одному ему стиле, отличавшемся своеобразной смесью искренности и насмешливости{40}. Между тем из Нанта приходят печальные вести: будучи отнюдь не старым человеком, умирает отец Жозефа. Его мать не забывает о нем (известно, что время от времени она посылает
Фуше в молодые годы
Наступает 1782 год, ставший для Фуше годом окончания ораторианской семинарии в Париже. Каковы же были итоги долгих четырнадцати лет учения, которые он провел в коллежах под бдительным оком патеров? По мнению Стефана Цвейга, обучение у отцов-иезуитов не прошло для Жозефа бесследно. В стенах нантской и парижской семинарий он приобрел несравненное умение скрывать свои мысли, мастерски носить непроницаемую личину, заменившую, в конце концов, его подлинное лицо; здесь, в Нанте и в Париже, он в совершенстве овладел искусством оставаться бесстрастным и выдержанным, невзирая на обстоятельства. Несомненным результатом лет, отданных учению, было овладение Жозефом Фуше навыками упорной работы, — это благоприобретенное качество впоследствии оказалось для него далеко не лишним. Один из тех, с кем позже не раз пересечется жизненный путь «собрата» Фуше, уверял, что способности к беспрестанным и тайным козням, столь характерные для Жозефа, были прямым следствием его ученичества у ораторианцев{41}.
Но вернемся к 1782 году. Уже в этом году Фуше отправился преподавать математику и физические науки в иезуитский коллеж городка Ниор. Там, в Ниоре, расположенном чуть юго-восточнее родного Нанта и буквально в двух шагах от знаменитой своей фрондерской славой Ла-Рошели, состоялся дебют Жозефа на педагогическом поприще. Пять лет спустя Фуше перебрался оттуда в Жюильи — маленький городок к северу от Парижа в качестве профессора физики в местном коллеже. «Здесь, — пишет его биограф, — он смутил коллег своими антирелигиозными речами и демагогическими высказываниями»{42}. Впрочем, не исключено, что ему довелось «отличиться» там и несколько иным образом. По крайней мере, в записках одной весьма осведомленной современницы содержится явный намек на это. В ее мемуарах говорится о том, что лет через двадцать после описываемых событий некая девица Дерозьер сумела выхлопотать у министра обшей полиции гражданина Жозефа Фуше охранную грамоту для своего отца, старого вандейца, маркиза де Дерозьера. Дело в том, что маркиз, до революции бывший королевским комиссаром, оказал молодому аббату Фуше важную услугу, прикрыв «плащом милосердия» неподобающие наставнику проделки. К их числу мемуаристка относит разбитые двери семинарии, «преодоление» городских стен в неположенное время и в неположенном месте, и т. п.{43}. Если все это действительно имело место, тогда пословица о том, что «в тихом омуте черти водятся», лишний раз находит свое подтверждение.
Из Жюильи в начале 1783 года Фуше переводят на север Франции в Аррас. Он едет туда преподавать философию в местном коллеже. Именно в Аррасе Жозеф познакомился с людьми, общение с которыми во многом определило его политические симпатии и дальнейшие поступки. Ими были племянник школьного физика Дю Рюта Максимилиан Робеспьер и лейтенант инженерных войск Лазар Карно. Уроженец Арраса Максимилиан Мари Исидор Робеспьер, подобно Фуше, принадлежал к старинному и уважаемому в своей округе буржуазному семейству. Его родословная па протяжении вот уже более трехсот лет являла собой почти бесконечную чреду адвокатов и пре чих служи гелей Фемиды. Случались, правда, и исключения из правил. Так, дальний предок Максимилиана Жан де Рувеспьер (Jean de Rouvespieres) живший в середине XV века, был владельцем по стоялого двора в Париже{44}. Сам Максимилиаг однако, предпочел не нарушать семейную традицию. Окончив курс обучения в престижном па рижском коллеже Louis le Grand (Людовика Be дикого), а затем отучившись на юридическом факультете знаменитой Сорбонны[10], он пополнил со бой длинный список адвокатов семейства Робеспьеров. Ко времени, когда Жозеф появился в Аррасе, Робеспьер уже успел стать местной «достопримечательностью». Он удачно практиковал в качестве адвоката, был известен как человек передовых взглядов и к тому же по аррасским меркам считался чуть ли не литератором.
Лазар Никола Маргерит Карно, родом из бургундского городка Нолэ, был одним из восемнадцати (!) детей провинциального адвоката сьера Карнс Рано почувствовав призвание к профессии военно го, он поступил в так называемую «Мезьерскую» военно-инженерную школу в Париже. По ее окончании поручик Карно начал службу в полку, сразу ж снискав у товарищей репутацию «оригинала и философа»{45}. На то были свои основания. Во-первых, молодой офицер не на шутку увлекался философскими сочинениями, в то же время живо интересуясь устройством и практическим применением аэростатов. Затем в год, когда ему исполнилось 30 лет (это как раз 1783 год), Карно пишет и издает работ «Опыт о машинах вообще», а в следующем, 1784 году — получает награду Дижонской Академии за «Похвальное слово Вобану»[11], где до небес превозносит антифеодальный вобановский памфлет «Королевская десятина».
Фуше, Робеспьера и Карно на первых порах объединила любовь к изящной словесности и уверенность в собственных талантах. Все трое стали завсегдатаями литературного общества «Розати», представлявшего тип провинциальной академии, каких немало в ту пору существовало по всей Франции. Членами содружества интеллектуалов города Арраса были «ученые, чиновники, военные и т. д. — все литераторы или любители искусства и литературы. Это общество собиралось в определенные дни; на этих собраниях читались произведения всякого рода и велись литературные прения. Принятие каждого
Лазар Карно
Из двух новых арраских приятелей Фуше был ближе Максимилиан. Сейчас невозможно сказать, что лежало в основе этой внезапно возникшей и, по-видимому, искренней дружбы. Может быть, честолюбие, в высшей степени присущее Максимилиану и Жозефу, способствовало тому, что они быстро поняли и оценили друг друга. Быть может, внешняя неказистость Робеспьера и Фуше содействовала их знакомству, возможно, обоюдная склонность к наукам сыграла в этом какую-то роль{47}. Несомненно одно, что тогда, накануне революции, Фуше был очень дружен с Максимилианом. Он часто бывал у него в доме и даже выказывал знаки особого внимания тринадцатилетней сестре Робеспьера — Шарлотте. «Авансы» Жозефа не остались незамеченными. Впоследствии в своих воспоминаниях Шарлотта писала, что Фуше говорил с ней о браке, «и, сошлюсь, — замечает она, — я не чувствовала никакой неприязни к подобной партии и была расположена выйти замуж за человека, которого мой брат мне представил как настоящего демократа и своего друга»{48}.
Робеспьер
* * *
Тем временем во Франции нарастала социальная напряженность — предвестник грядущего революционного взрыва.
Все робкие 15-летние попытки правительства перестроить абсолютистскую махину государственного управления, провести неотложные реформы, сохраняя почти неизменной старую политическую систему, терпят провал. От надежд на то, что царствование Людовика XVI принесет с собой справедливость, благополучие, изменит положение простого народа к лучшему, не остается и следа. Авторитет власти во Франции в последние предреволюционные годы превращается в фикцию власти. Ничего удивительного в этом нет. Достаточно взглянуть на тех, кто правит страной, чтобы все стало ясно. Самую краткую и, возможно, наиболее меткую характеристику королевской чете дает русский дипломат, граф С. Р. Воронцов, побывавший в Париже в 1788 году. В одном из своих донесений в Санкт-Петербург он пишет: «Король глуп, королева интриганка без талантов и без твердости, столь же всеми ненавидимая, как ее муж презираем»{49}. По словам биографов королевы Марии Антуанетты: «При дворе считалось хорошим тоном насмехаться нал Людовиком XVI. Дух сарказма, неприязни и неудовольствия царил в салонах Парижа; и в Версале также напевали куплеты, критиковали, беспощадно оскорбляли короля, называя его «ошибкой»! В лицо Людовику XVI прославляли республиканский образ правления; завидовали счастью народа без короля и королевы»{50}. Положение монарха в канун революции сродни положению путника, сбившегося с тропинки через опасную трясину. Любое движение, любой шаг ведет не к спасению, а лишь приближает неизбежную гибель. Почва в буквальном смысле слова разверзается у Людовика под ногами. Ему кажется, что сокращение его собственных расходов в | вязи с катастрофическим положением финансов королевства найдет одобрение и поддержку в обществе. По распоряжению монарха в целях экономии из королевских конюшен продают 440 лошадей и увольняют 104 конюха. И вот результат: в Париже немедленно появляется оскорбительное для королевы четверостишье:
Людовик, понятна твоя бережливость,
Но, разгоняя теперь всех людей,
Оставь Антуанетте хотя лошадей
И лучших жеребцов сохрани ей, как милость{51}.
Королева Мария Антуанетта
В дневнике Бертрана Барера, будущего президента Комитета общественного спасения, в ноябре 1788 г. появилась следующая запись: «Теперь предложено созвать Генеральные Штаты, потому что король нуждается в деньгах, а нация — в конституции»{52}. Не собиравшиеся с 1614 г. Генеральные Штаты были органом сословного представительства еще средневековой Франции. Единственной причиной, побудившей Людовика XVI «реанимировать» это древнее учреждение старой монархии, было его желание выбраться из финансовых затруднений, воспользовавшись авторитетом Генеральных Штатов. Депутаты же от третьего сословия (в основном представлявшие буржуазию) ставили перед собой совсем иные цели. Они всерьез помышляли о том, чтобы принять конституцию, устранив наиболее вопиющие злоупотребления «старого порядка».
Между тем Франция бурлила. Только весной 1789 г., по подсчетам Ипполита Тэна, произошло более 300 вспышек крестьянских бунтов. Плебейские выступления отмечались в Лилле, Камбре, Дюнкерке, Марселе, Эксе, Тулоне. Повсюду народ требовал хлеба и установления дешевых цен на продукты питания. Тон народному движению, как всегда, задавал Париж{53}. Настроение всеобщего недовольства из центра мало-помалу перемещается в провинцию. В Нанте еще в ноябре 1788 г. проходят демонстрации с требованием новой конституции для Бретонских Штатов. Широкое распространение получает фраза: «В Ренне — размышляют, в Нанте — действуют, что же до остального Запада, — то он идет вслед за ними»{54}.