Фуше
Шрифт:
С 27 июня 1793 г. Фуше и еще трем депутатам поручена новая миссия — инспектировать департаменты центра и запада Франции, чтобы организовать граждан на борьбу с вандейскими мятежниками{97}. Представители народа наделены широчайшими проконсульскими полномочиями{98}. Явившись в Труа 29 июня, Фуше произносит пламенные речи, призывая соотечественников к защите Родины, устраивает патриотические шествия, занимается формированием батальонов волонтеров. В донесениях Конвенту он пытается представить свои усилия в самом выгодном свете, уверяя, что жители департаментов «в восторге от революции 31 мая», «превозносят Гору» и т. п.{99}. Фуше наведывается в Дижон и Невер. С ним вместе в этой инспекторской поездке находится его жена.
За 5 месяцев, которые длится миссия (июнь — октябрь 1793 г.), Фуше сталкивается с массой проблем. Разрешает он их с удивительной быстротой и энергией, самыми простыми, находящимися, так сказать, под рукой способами. Следует быстро раздобыть денежные средства — и Фуше добывает их, распорядившись о «добровольной» сдаче ценностей представителям власти в течение 15 дней.
Нужно разрешить проблему с нищенством, и Фуше «решает» ее 19 сентября, декретируя, «что нищенство уничтожается во всем департаменте»{101}. При этом искоренение пауперизма идет столь успешно, что благодарные жители города Гулена принимают решение назвать именем Фуше одну из улиц предместья, населенного беднотой. «Добродетельный» представитель народа скромно отклоняет эту честь. «После моей смерти, — говорит Фуше, — вы удостоите мое имя почестей, если я заслужу их своей жизнью»{102}. Продовольственная проблема решается столь же просто и радикально. «Все богатые землевладельцы и фермеры, имеющие зерно, — гласил один из декретов Фуше, — несут персональную ответственность за отсутствие продовольствия на рынке…». Далее декрет перечислял меры наказания «саботажников», вплоть до тюремного заключения{103}. В гораздо большей степени, чем во время первой миссии, Фуше использует демагогические приемы, устраивая пышные патриотические шоу. Даже крестины своей дочери, родившейся 10 августа и названной Ньевр (по имени департамента), он превращает в спектакль{104}. Для поднятия нравственности и добродетели по приезде в Мулен «проконсул-демагог» (выражение Мадлена) организует шествие в честь старых людей. Его открывают рабочие, несущие в руках пилы и лестницы для того, чтобы покончить с памятниками фанатизма и феодализма; за ними следует отряд кавалерии, на знамени которого вышито: «Французский народ чтит возраст, добродетель и несчастье»; за кавалеристами идет отряд Национальной гвардии с двумя пушками, барабанщик, с шашкой в одной руке и с копией закона «О богатстве» — в другой, еще один военный отряд и, наконец, сам устроитель праздника — гражданин Жозеф Фуше, окруженный старыми, больными людьми и молодыми женщинами в белом, распевающими патриотические гимны{105}. По случаю окончания празднества для старцев был организован банкет. Почтенных жителей Мулена, доставленных в одну из городских церквей, приветствовал представитель народа, восседавший в окружении магистратов. Но бесспорной вершиной творчества Жозефа Фуше по части проведения патриотических торжеств явился гражданский фестиваль доблести и нравственности, проведенный в Невере 22 октября 1793 г. На равнине Планьи была сооружена искусственная гора, у подножья которой посадили четыре тополя. Под горой разожгли священный огонь Весты. Равнину украсили колонна свободы, алтарь доблести, конституционная арка, башня любви и т. п. Когда антураж был готов, на равнину вышло шествие. Барабанный грохот, клятвы, патриотические куплеты, артиллерийский салют — ничего не забыли для придания празднеству большей зрелищности{106}.
Ко времени второй миссии относятся мероприятия Фуше, известные под названием дехристианизаторских{107}. Теперь уже ни у кого не вызывает сомнения, что комплекс мер, направленный против католической религии и церкви, был порожден жестокой классовой борьбой во Франции, необходимостью сокрушения церкви, играющей на руку контрреволюционерам. Антиклерикальные мероприятия были вызваны обстановкой военного времени. Деятельность Фуше на этом поприте преследовала вполне конкретные, земные пели. Лишая католицизм ореола святости, противопоставляя ему «культ Республики и естественной морали»{108}, Фуше выбивал из рук реакционеров мощное идеологическое оружие. Попутно конфискация драгоценностей, которыми владела церковь, отнимала у контрреволюционеров важный источник средств для борьбы против Республики и одновременно давала деньги революционному правительству Франции. В брюмере II года (октябре — ноябре 1793 г.) один из номеров «Монитера» сообщил о том, что «Фуше из Нанта, представитель народа в департаменте Ньевр, отправил Конвенту 1091 монету золотом и драгоценности из числа церковной утвари»{109}.
Разумеется, как и всякий демагог, Фуше придавал огромное значение чисто внешней стороне своих дехристианизаторских мероприятий. Так, по его декрету от 9 октября 1793 г., в городах департамента началось уничтожение крестов, статуй святых, предметов религиозного культа. Проконсул ввел новый гражданский обряд похорон, когда тело покойника облекали в саван с изображением фигуры сна, а над кладбищенскими воротами было приказано сделать надпись: «Смерть — это вечный сон!»{110}. Для «искоренения суеверия» Фуше распорядился о том, чтобы в течение одного месяца все священники нашли себе подруг жизни, усыновили ребенка или взяли к себе в дом на иждивение престарелого человека. Отказавшиеся от «естественных уз» теряли свое место и пенсии. Это предложение от 25 сентября 1793 г. сам Фуше характеризовал как меру, направленную на возвращение священников «к чистоте принципов ранней церкви»{111}. В борьбе против духовенства Фуше использует весь богатый арсенал средств, накопленный столетиями атеистической пропаганды. Он — инициатор устройства маскарадов, шумных народных гуляний, во время которых ослов облачают в епископские ризы, глумятся над предметами религиозного культа. Местом дехристианизаторских мероприятий избираются
В кратчайший срок религии и церкви был нанесен ощутимый удар. Фуше с гордостью рапортовал Конвенту: «Священники и их идолы заключены в храмах…»{113}. В послании к Комитету общественного спасения от 22 вандемьера II года (13 октября 1793 г.) он даже пишет о том, что «фанатизм поражен насмерть…»{114}. Дехристианизаторскую деятельность Фуше горячо поддержали Шометт и Эбер{115}. Особенно восторгался успехами гражданина Жозефа в борьбе с суеверием прокурор Коммуны Парижа Анаксагор Шометт, посетивший Невер 18 сентября 1793 г. По его словам, Фуше «совершил… чудеса… Почтение к старости, уважение к страданию, усиление производства боевых припасов, арест подозрительных лиц, примерное наказание преступлений, преследование и арест скупщиков — таков краткий итог работ народного представителя Фуше…», — заключает свой панегирик ньеврскому проконсулу прокурор парижской Коммуны{116}. Много позже, уже став министром полиции Бонапарта, Фуше будет тщательно выискивать и уничтожать свидетельства своей «популярности», наподобие отзыва Шометта{117}, а сейчас «политический капитал», нажитый Жозефом Фуше, делает его заметной фигурой среди монтаньяров. Когда в Комитете общественного спасения решается вопрос о том, кого отправить в качестве комиссара в только что занятый республиканскими войсками Лион, все единодушны в выборе. Этим человеком должен стать гражданин Фуше. 12 октября 1793 г. Конвент принимает страшное решение: «Лион поднял оружие против Республики, Лиона больше нет»{118}. Даже свое имя мятежный город не может сохранить. Отныне он должен называться иначе — Ville Affranchie — Освобожденный город{119}. От кого он был «освобожден»?!
Для наказания лионских бунтовщиков учреждаются сразу три комиссии: военная, народной справедливости, и революционная…{120}
Таким образом, Фуше едет в Лион «с мечом Немезиды». Его коллегой по этой миссии назначается Колло д’Эрбуа. Комитет общественного спасения адресует своему комиссару гражданину Фуше записку, в которой есть такая фраза: «Завершите революцию, доведите до конца войну против аристократии; пусть руины, которые она желала восстановить, вновь падут и уничтожат ее!»{121} Фуше не спешит к месту нового назначения. Перед тем как покинуть Невер, представитель народа успевает еще раз собрать «дань» с местного купечества, ремесленников и церкви. К 10 октября Конвент получает от Фуше три вместительных ящика, битком набитых золотыми и серебряными монетами. Он прибывает в Лион только 10 ноября 1793 г., неделей позже, чем Колло. Расправы с мятежниками начинаются еще до его появления в городе; продолжаются они и после приезда Фуше. Стоило Фуше явиться в Лион, к смертной казни приговариваются сразу сорок человек. Для вынесения приговора судьям требуется всего-навсего полчаса{122}. Сам Фуше «с душевной скорбью» вспоминал: «Будучи с миссией в департаментах, вынужденный пользоваться языком времени и подчиняться силе обстоятельств, я увидел себя принужденным применить закон против подозрительных. Этот закон декретировал массовые аресты священников и аристократов… Закон декретировал суровые наказания… столь же безнравственные, сколько они были варварскими»{123}. Запоздалое раскаяние…
Комиссары лионской миссии изобрели новый вид казней: «Для того, чтобы сделать их осуществление более быстрым и более впечатляющим в глазах людей, — деловито рассуждали они, — их (т. е. осужденных) надо связывать друг с другом и располагать рядами, вдоль которых будет стрелять пушка, заряженная картечью. Взводы республиканцев будут поставлены на некотором расстоянии от них для того, чтобы немедленно добить тех, кто уцелеет от артиллерийского огня…»{124}. С начала декабря 1793 г. началось практическое воплощение новой «идеи». В первом же своем заседании трибунал семи, созданный Колло и Фуше, вынес 64 смертных приговора. Осужденных расстреляли пушечными залпами на равнине Бротто. «Какое удовлетворение для республиканца должным образом исполнить свои обязанности!» — писал в Париж Морису Дюпле — Колло д’Эрбуа. На второй день «работы» из 248 обвиняемых трибунал приговорил к смерти 211 человек{125}.
Колло д'Эрбуа
«Общая длинная могила вырыта, осужденные стоят, выстроившись рядами, около пустого рва; самые молодые поют «Марсельезу». Якобинская Национальная гвардия дает залп, но должна снова стрелять, и еще раз, а потом взяться за штыки и заступы, но не все мертвы, и начинается бойня… Сами национальные гвардейцы, стреляя, отворачиваются. Колло, вырвав мушкет у одного из них, прицеливается с невозмутимым видом, говоря: «Вот как должен стрелять республиканец!»{126}.
Широко применяя «молнию» (как прозвали это жуткое усовершенствование его изобретатели), а также обычные расстрелы, комиссары не забывали и о традиционном средстве расправы — гильотине: первоначально установленная напротив Ратуши, она была перенесена затем на Пляс де Teppo. По чьему-то предложению от «революционной бритвы» была прокопана канавка для стока крови в фонтан…
С особой беспощадностью комиссары Конвента расправляются со священнослужителями. Объясняя причину этого, Фуше пишет в Париж 25 ноября 1793 г.: «Они (т. е. священники — А. Е.) овладели сознанием людей, ввели их в заблуждение; они повинны… в пролитой крови… приговор им объявлен!»{127}.