Фуше
Шрифт:
Дантон
Со своей стороны Неподкупный разражается угрозами в адрес представителя народа, превысившего свои полномочия в Лионе. «Неужели он думает, — заявляет вождь монтаньяров, — что меч республики — это скипетр, и не обратится против тех, кто его держит»{153}. 13 июня 1794 г. в Комитете общественной безопасности Робеспьер потребовал ареста заговорщиков. Среди прочих имен было названо имя Фуше. Жозеф исчезает из своей квартиры на улице Сент-Оноре и на 6 недель превращается в «невидимку», меняя свое местопребывание каждую ночь. В эти дни на Фуше обрушивается личное несчастье: умирает его маленькая дочь Ньевр. Однако он не прекращает своего «подкопа» под Неподкупного. Ему удается вовлечь в заговор 9 депутатов Конвента, он привлекает к участию в свержении «тирана» членов обоих правительственных комитетов (Комитета общественного спасения и Комитета общественной
11 июля Робеспьер произносит необычайно яростную речь против Фуше. Никогда ни один из его врагов не удостаивается такой ненависти. «Я уверен, — говорит Робеспьер, — он является главой заговора, который мы должны уничтожить… Неужели он боится глаз, ушей народа, боится, что его жалкий вид слишком ясно свидетельствует о его преступлениях? Что шесть тысяч обращенных на него глаз прочтут в его глазах всю душу, хотя природа и создала их такими коварно запрятанными? Не боится ли он, что его речь обнаружит смущение и противоречиями выдаст виновного? Всякий благоразумный человек должен признать, что страх — единственное основание его поведения; каждый избегающий взоров своих сограждан — виновен». Робеспьер называет Фуше «низким и презренным обманщиком», одним из «тех, чьи руки полны добычей и преступлениями»{155}. По словам Барраса, Робеспьер обвинял Фуше в том, что он опорочил Революцию своими крайними мерами и попытками превратить атеизм в официальную доктрину{156}. Робеспьер требует, чтобы Фуше явился в Якобинский клуб и дал отчет в своем поведении{157}. Фуше не приходит. Своей сестре в Нант он пишет: «Общество якобинцев пригласило меня на свое заседание для того, чтобы я оправдался. Я не пошел, потому что гам Робеспьер — полновластный хозяин. Это общество стало его судилищем. Ты скоро услышишь о результатах того, что, как я надеюсь, обратится ко благу Республики»{158}. Письмо Фуше перехватили. Неподкупный выступил с гневной речью, в которой обвинил лионского проконсула во всех смертных грехах. 14 июля, по предложению Робеспьера, Жозеф был изгнан из Якобинского клуба{159}. «Он (Робеспьер) заставил, чтобы меня исключили из числа якобинцев, чьим первосвященником он был, — вспоминал Фуше, — для меня это было равнозначно проскрипции»{160}. В ответ на предложения своих «соратников» публично оправдаться в выдвинутых против него обвинениях Фуше бормотал: «Вы в списке. Вы в списке, точно так же, как и я. Я уверен в этом»{161}. У него нет желания в качестве «ставки» в опасной игре с аррасским приятелем предлагать собственную жизнь. Чья-то кровь, безусловно, прольется, но это будет не его, Жозефа, кровь.
Фуше стремится обезопасить себя от «сюрпризов», почти неизбежных при таких обстоятельствах. Он «хлопочет» об удалении из Парижа артиллерийских частей, преданных Робеспьеру и Коммуне, о снятии Анрио с поста командующего Национальной гвардией. Первое ему удается сделать «благодаря решительности Карно». Ведающий военными делами в Комитете общественного спасения Карно уверяет в том, что «необходимо послать подкрепления в армию»{162}. Разумеется, в качестве частей, направляемых на фронт, названы артиллерийские части. Вожди монтаньяров встревожены. Выступая в Якобинском клубе 6 термидора II года (24 июля 1794 г.), Кутон вопрошает: «Зачем восемь дней назад из Парижа отправили канониров, этих честных и бесстрашных защитников родины?..»{163}.
Но вопрос задан слишком поздно и к тому же обращен к заговорщикам… Что касается отставки Анрио, то заговорщики решают не браться за осуществление этого чересчур рискованного плана. Кроме того, командующий Национальной гвардией не вызывает у них особого беспокойства. «Чего можно было опасаться, — пишет Фуше, — от такого пьяницы и тупицы…» как Анрио?{164}.
Есть сведения о том, что за день до переворота 9 термидора Фуше встречался с Робеспьером на квартире у Колло д’Эрбуа. По словам Фуше, Робеспьер завел примирительные речи, заявляя, что он не хочет ссориться с прежними друзьями и желает добром разрешить имеющиеся разногласия. Но «непреклонный» Фуше сказал, что он «не договаривается с тиранами», и с этими словами покинул своего уничтоженного противника. Вероятно, этот «рассказ» о героическом единоборстве с «Максимилианом I» был позднейшей и бессовестнейшей выдумкой самого Фуше. Если же предположить, что встреча Робеспьера и Фуше действительно произошла, то «просителем» был, по-видимому, не Максимилиан, а Жозеф{165}. Впрочем, вероятность встречи «старых друзей» накануне переворота очень мала. Недаром Ламартин и вовсе считал эту встречу несостоявшейся. «Фуше, — замечает он, — тщетно искал случая переговорить с Робеспьером»{166}.
9 термидора (27 июля) 1794 г., рано поутру, Фуше явился в Тюильри, где встретился с представителями двух комитетов. Он уверял заговорщиков, что на их стороне большинство депутатов Конвента, и призвал их держаться твердо. Незадолго до полудня Жозеф покинул дворец. В полдень началось заседание Конвента. Заговорщики победили. Якобинская диктатура пала. «Не было еще двух часов дня»{167}. «Внезапное ниспровержение ужасной системы, поставившей нацию между жизнью и смертью, несомненно, явилось великой эпохой свободы», — писал Фуше{168}. Вместе с тем, в его мемуарах можно найти любопытную характеристику «героев» переворота, некий коллективный портрет заговорщиков — «победителей Робеспьера». «Те, которые самым жалким образом пресмыкались перед децемвиром, — вспоминал Жозеф, — после его смерти не могли подыскать достаточно выразительных слов, чтобы
Власть перешла в руки термидорианцев, представлявших собой единство только до тех пор, пока их объединял общий страх перед Робеспьером. Как только это «объединяющее начало» исчезло с казнью Робеспьера и его сторонников (28 июля), среди «тираноборцев» сразу же обозначились противоположные тенденции. Часть термидорианцев заняла умеренные позиции, другая же часть, наоборот, требовала расправ, ужесточения террора в стране. Фуше растерялся, не зная, «на кого поставить». Он предпринял отчаянные усилия удержаться на поверхности, стремясь всем угодить. Так, в сентябре 1794 г. Фуше предупредил, что «любая мысль о снисходительности, об умеренности — есть контрреволюционная мысль», а в ноябре голосовал за осуждение Каррье, «курировавшего» массовые казни в Нанте. Некоторое время подобная эквилибристика помогала Фуше тем более, что все репрессии 1793–1794 гг. можно было списать на счет «короля Максимилиана». Жозеф был восстановлен в Якобинском клубе. Однако с течением времени его положение становилось все более и более шатким. Олин за другим появляются памфлеты, прямо метящие в «палача Лиона»: «Охвостье Робеспьера», «Крик мщения лионцев против Колло д’Эрбуа и Фуше» и др.{170}. «На смену террору пришла анархия, а ее место заняла реакция… — писал Фуше, — патриоты в течение долгого времени были жертвой убийц… Я сумел спастись от проскрипций Робеспьера, но я не смог спастись от проскрипций реакционеров»{171}.
Именно в это время, в конце 1794 — начале 1795 г., происходит невероятное, на первый взгляд, сближение Фуше с Гракхом Бабёфом. Сохранились письма «Трибуна народа» к Фуше, но не найдено пока ни единого письма Фуше к Бабёфу. Такого рода переписка, когда известны письма только одного из корреспондентов, напоминают улицу с односторонним движением, при котором едущий отчетливо видит только одну сторону дороги. Тем не менее какой-то материал такая переписка все же дает. Из писем Бабёфа очевидно, что он считает Фуше монтаньяром, борцом против термидорианских реакционеров. «Трибун народа» почтительно называет Фуше другом и выказывает опасение, не оказался ли он под ударом, после поражения жер-минальского народного восстания[25] в Париже{172}.
Союз Фуше с Бабёфом, несомненно, существует: он объясняется стремлением последнего «связаться с людьми, известными своими крайне левыми убеждениями и республиканской решительностью»{173}. Для Фуше, в свою очередь, Бабёф является ценным партнером, так как его газета «Трибун народа» уже приобрела политический вес и может быть мощным оружием в борьбе против обнаглевшей реакции. По мнению Луи Мадлена, Фуше вступил в связь с Бабёфом «для того, чтобы направлять его атаки против реакционеров»{174}. Не вызывает сомнений, что Фуше каким-то образом принимал участие в издании газеты Бабёфа. Скорее всего, как своеобразный редактор, к мнению которого Бабёф был склонен прислушиваться{175}.
То, что Фуше установил контакты с Бабёфом, замечают на термидорианском «Олимпе». Один из вождей термидорианцев Тальен, которого Бабёф с едкой иронией величает «князем», заявляет в Конвенте 29 января 1795 г.: «Этот человек (Бабёф) является только манекеном, выдвинутым вперед, но здесь, — замечает он, — находится человек, который с ним говорил, у которого была корректура произведения Бабёфа, исправленная им собственноручно (с места: «Назови его»). Это — Фуше»{176}.
«Дружба» Фуше с Бабёфом обрывается столь же внезапно, как внезапно она началась. Им не по пути. В 35-м номере «Трибуна народа», опубликованном 17 брюмера IV года Республики (8 ноября 1795 г.) Г. Бабёф дает самую первую и, возможно, самую точную характеристику своего недавнего союзника: «Ты, — обращается он к Фуше, — в сношениях и с теми кто за, и с теми, кто против. Ты вкрадываешься во все партии. Ты не высказывался в моменты опасности. Ты удержался на поверхности при всех проскрипциях и только иногда делал вид, что тебя преследуют: люди не знают, что о тебе думать»{177}. Но эта характеристика появится позже. А тогда, весной 1795 г., кампания против «убийц» достигла апогея. В прериальские дни 1795 г.[26], после подавления народного выступления в Париже, террористов преследуют с особой настойчивостью. В эти дни во дворе Тюильри с Фуше столкнулся Гид де Невилль — молодой роялист, «один из представителей тогдашней золотой молодежи»{178}. Невилль знал Жозефа еще со времен ньеврской миссии. Он был изумлен переменой во внешности экспроконсула — его удивил подавленный вид и затравленный взгляд Фуше, но еще более, очевидно, его удивила та горячность, с какой бывший «представитель в миссии» пытался оправдать свою деятельность в Невере. В заключение разговора с Невиллем Фуше сказал, что теперь следует «воздвигнуть гильотину для всех тех, кто так бесчеловечно обманывал (народ) в своем департаменте!»{179}. Смятенный вид Фуше объяснялся тем, что вполне реальной возможностью стала для него Кайенна, куда четырьмя месяцами ранее были сосланы его бывшие коллеги Колло д’Эрбуа и Билло-Варенн.
9 августа 1795 г. Конвент обсуждал деятельность Фуше в Лионе. Его защищал Лежандр и «не помнящий зла» Тальен. При этом главным аргументом в пользу реабилитации Фуше адвокаты лионского проконсула называли то, что он первым открыл атаку на «тирана». Буасси д’Англа, один из лидеров «правых», заявил в ответ, что «Фуше совсем не участвовал в событиях 9 термидора: этот день слишком прекрасен, чтобы быть обесчещенным его помощью»{180}. Вслед за тем Конвент принял решение об аресте 6 бывших монтаньяров; среди фамилий осужденных значилась и фамилия «героя 9 термидора»{181}. Но он вновь исчез, и тюрьма его миновала. Фуше исключили из состава Конвента: «почти год я был жертвой всех видов оскорблений и отвратительных гонений…» — писал Жозеф в своих мемуарах{182}. «Фуше лишился всего: своего положения, своего состояния и славы, всего, кроме жизни и своей верной Бон-Жан»{183}.