Футбол без цензуры. Автобиография в записи Игоря Рабинера
Шрифт:
А так было бы радостно того же Лиму увидеть. Да всех – и Паркса, и Обиору. Хоть нигериец только первый год отыграл так, что человеку цены не было, а потом все – ныть стал, болеть, косить.
Или вот помню, как с костариканцем познакомился: приезжаем на первый сбор в Италию, добираемся до отеля уже ближе к ночи, дают мне ключ от номера, включаю свет – а там куча чемоданов и на кровати здоровенный негр спит. Выяснилось – не тот ключ мне дали. А негр в номере и был Паркс. Лоботряс – но осенью 2003-го в Лиге чемпионов при счете 2:2 забьет победный гол киевскому «Динамо» в Черкизове,
А больше всех из иностранцев хотелось бы увидеть Джейкоба Лекхето, Бобо, Яшку – как его только ни называли. Но уже не судьба. На встрече помянули его, конечно. Дико представить, что ты играл с человеком плечом к плечу, он столько для команды сделал, даже русский язык выучил – а потом умер, как говорят, от СПИДа, его давно уже нет в живых.
Палыч рассказывал, как все когда-то у «Локомотива» начиналось, как даже автобуса клубного не было. А каждый из нас сидел и думал, какое же мы классное время в этом клубе провели. И как же нам повезло, что в какой-то момент мы в нем оказались. И сам Семин – одна из главных тому причин…
Я уже упомянул, что первый разговор с Семиным у нас состоялся в Сокольниках, в его «Мерседесе». Было это еще в сентябре 1999 года, за пару месяцев до конца сезона.
«Хочу, – говорит, – тебя в команде видеть, вижу в стартовом составе и очень на тебя рассчитываю». А потом об условиях рассказал. Сколько, спрашивает, ты получаешь в «Спартаке» – три тысячи? Будут тебе шесть, а может, и больше. А самая большая зарплата в «Локомотиве», как потом выяснилось, тогда была то ли 12, то ли 15 тысяч долларов. Кажется, у Лоськова.
Еще квартиру пообещал. «Спартак» в свое время, как я уже говорил, на свадьбу дал однушку в Ясном проезде, на северо-востоке Москвы. А тут Семин про квартиру спрашивает, и я возьми да брякни, что мне четырехкомнатная нужна.
Юрий Палыч реагирует тут же: «Сто квадратов!» А я даже и не знал тогда, сколько это. Жил в однушке и такими категориями не мыслил. Но на всякий случай решил чуть-чуть поторговаться: «Нет, сто десять!» – «Ну хорошо». И подъемные по тем временам хорошие.
Договорились. В последнем туре «Спартак» обыграл «Аланию», Семин мне звонит: «Приезжай». Встречаемся, вижу, он «Спорт-Экспресс» держит: «Ну что, пишут, лучший ты был вчера?» А там, смотрю, оценка – 7,5. Такие редко кому ставили, особенно когда матч ничего уже не решал.
Показывает – и обращается к сидящему рядом Филатову: «Да-а, Николаич, сейчас, наверное, больше будет просить!» Посмеялись. Больше просить я не стал. Там же и подписали контракт на два года.
Игровая практика для меня имела огромное значение, но и семью надо было обеспечивать – ребенок уже родился. В 1998-м, через полтора года после свадьбы. Квартиру мне предлагали в Крылатском, потом на «Войковской», где многие локомотивцы живут. Но в итоге мы взяли в Мытищах готовую, сто пятьдесят квадратных метров.
Просто попросил в итоге то, что выделялось на квартиру, отдать деньгами. А в Мытищах метр стоил гораздо дешевле, чем в Москве. Поэтому и удалось купить в полтора раза больше.
Подъемные по контракту были – 50 тысяч долларов в год. В первый раз столько
Получил уже после возвращения в Москву, конечно. Хотя Петрович об этом долго еще всем рассказывал. А фразы про подъемные и премиальные быстро стали моими фирменными. Вижу, начальник какой-нибудь в раздевалку входит, и завожу пластинку нарочито скупердяйским тоном: «Где-е-е премиальные? Когда уже мы их полу-у-учим?» Команда уже ждет этого шоу – и угорает…
Попал я на деньги только раз – после дефолта 1998 года в банке остались шесть тысяч долларов. Года через три их, к счастью, отдали, но все равно пришлось понервничать. Тогда для меня это была приличная сумма.
Филатову и Семину я благодарен за то, что они сделали из меня не только футболиста, но и личность. То, что я стал называть вещи своими именами, и научился нехорошему человеку в лицо говорить, что он нехороший человек, – это их заслуга. Отношение к игрокам в «Локомотиве» вообще было намного лучше, чем в «Спартаке».
Там мы на предматчевых сборах сидели по два-три дня, в «Локо» за день до игры заезжали. И атмосфера была раскрепощеннее. Базу всегда оставляли открытой для жен. Шашлыки делали, за жизнь говорили. Когда Овчинников в команду вернулся, рассказывал, что в середине 90-х после матчей ехали на автобусе на базу – так Палыч останавливал его возле магазина, на свои деньги пиво покупал, молодым давал, чтобы несли. И Пашинин, и Дроздов такими воспоминаниями делились.
И на базе они потом общались под это дело. Никто не напивался. Но главное, что все были вместе. Кто-то рассказывал историю про Валерия Лобановского, которая задела меня до глубины души. Ему звонят, говорят: «Вот там-то ваши пьют». Он спрашивает: «Кто?» – «Все». – «Ну, раз все, тогда пускай пьют». Это же здорово и правильно, когда команда вместе. Начнут разговаривать, выяснять отношения – так пусть лучше выяснят их за столом, чем затаят.
Потом уже всякий раз после игр мы собирались в ресторане поговорить – вне зависимости от того, выиграли или проиграли. Особенно когда Овчинников пришел в команду. Садились, причем вместе с женами, – и вперед! Инга, бывшая Серегина жена, в создании такой атмосферы большую роль играла. Компанейская, всегда жен вместе собирала.
Поводов собраться всегда хватало. Помню, праздновали день рождения Беллы, жены Давида Шагиняна, коммерческого директора команды, сына Филатова. В «Локо-фитнес», что забавно, сидели – на «Ботаническом саду», как раз Валерию Николаичу принадлежит. В разгар празднества узнали, что в Москву приехал отец шведа Маркуса Розенберга, который потом много лет в «Аяксе» играл. Мы уже махнули, и я говорю: «Давайте, везите его сюда!» Потом помню, как старый любитель хоккея кричал ему: «Тре Крунур! Бёрье Сальминг!» Я-то хоккей, в том числе и шведский, знаю, уважаю.