G.O.G.R.

Евтушенко Анна

– Что?? – окончательно опешил Курятников, машинально смяв в кулаке бланк протокола. – В рабстве? У кого? Давайте же, продолжайте!

Курятников настаивал на том, чтобы Коля говорил, и говорил правду, но Коля уже не мог говорить. «Дьявол» окончательно поработил его ослабевшую личность и превратил в некое парнокопытное. Интермеццо свалился на пол со стула, на котором сидел, встал на четвереньки, опустил голову, будто бы собрался бодаться и, раскрывая рот, заверещал:

– Ме-е-е-е! Бе-е-е-е! Му-у-у-у! – даже не понятно

стало, в какого именно зверя он превратился.

Курятников вскочил со своего стула, отбежал подальше – к двери камеры – и заскрёбся в неё, требуя, чтобы его выпустили из «загона» в коридор. А Интермеццо взвился на дыбы и «поскакал» на четвереньках прямо к нему, желая не то забодать, не то затоптать. Курятникову даже пришлось отпихнуть его от себя. Оказавшись в безопасном коридоре, полковник Курятников захлопнул железную дверь камеры, отгородившись от скачущего «в атаку» Светленко, и напустился на стоящего тут же, в коридоре, Серёгина:

– Что тут у вас происходит? Этот Светленко что, сумасшедший?!

– Выборочный гипноз, – уныло вздохнул Пётр Иванович, прислушиваясь к несущимся из камеры звериным воплям «Бе» и «Ме». – Тут почти все им «заражены». С ними уже два гипнотизёра занимались – и ничего, оба уволились. Светленко работал на «авторитета» по кличке Тень – вот этот Тень и «осчастливил» его такой вот, напастью…

– Вы говорите – Тень? – переспросил Курятников, забыв про «бешенство» Светленко и схватив свой подбородок.

– Тень, – кивнул Пётр Иванович. – Вы его знаете?

– Нет, – отказался Курятников. – Никогда не слышал про такого авторитета… А насчёт гипноза вы разберитесь, – распорядился он, глядя на Серёгина в упор. – Если нужно будет – я сам пошлю запрос в Киев – от имени Генпрокуратуры.

Ещё Курятников побеседовал с водителем грузовика, который, якобы, подбил джип Семенова.

– Я не сталкивал его с дороги, – говорил «пленённый» в колонии строгого режима дальнобойщик. – Он вывернулся прямо у меня из-под колёс и поехал дальше по шоссе. И я – тоже поехал дальше. Я вам говорю чистую правду, но мне, почему-то никто не поверил – и даже в суде засудили…

– Вы не заметили, сколько людей было в машине? – осведомился Курятников у немолодого начинающего седеть водителя.

Дальнобойщик задумался.

– Кажется, один… – протянул он. – А хотя нет, двое! – выкрикнул вдруг заключённый шофёр и даже привстал со стула. – Я, конечно, в кабине у себя был и рулил… Но видел, что там сначала двое их сидело, а потом… один, вроде, под сиденье повалился.

– Что?? – удивился Курятников и подвинул свой диктофон поближе к несправедливо «усевшемуся» дальнобойщику.

– Да, как сейчас помню, – продолжил тот, похлопав глазками. – Водитель повалился под сиденье, а пассажир подвинулся на его место. И вот, пока они возились – этот ихний джип едва под тягач ко мне не занесло. Ихних лиц я, естественно, не видел – слишком уж шибко они

пронеслись. Вжик! – и выскочили. Я всё это первому следователю рассказал – Зайцеву. А он мне не поверил и сказал, что я пытаюсь, как он мне выдал, «увильнуть от ответственности за совершённое преступление». И как я ни распинался, что ни в чём не виноват – ему хоть кол на голове теши – передал дело в суд…

Потом ещё Курятникову пришлось повозиться со всеми малолетними скинхедами, которые, якобы, «охотились» на негра и по ошибке сожгли квартиру Ершовой. Всего их было семеро. «Великолепная семёрка» – так окрестил про себя Курятников этих не весьма благополучных оболтусов. Самый старший из них имел от роду семнадцать лет, а младшему стукнуло лишь четырнадцать. А Зайцев убедил суд «заточить» всех мальчишек в колонию и «впаять» каждому по три года строгого режима.

Желая обстоятельно во всём разобраться, Курятников опрашивал их по одному. Сленг заменил этим трудным подросткам русский язык, а на руках и головах у каждого синели татуировки со свирепой фашистской символикой.

Курятников с трудом понимал их «марсианский», засорённый паразитами лепет. Но, всё же, выслушав седьмого сопливого «гитлеровца», который распустил нюни прямо перед ним, полковник Курятников чётко уяснил себе, что сжигать негра никто не собирался, а собирались только «попугать», подкидывая ему в почтовый ящик злобные записочки. Содержание «депеш» было примерно следующим:

«Хайль Гитлер, черномазый! Если ты вывалишь на улицу – мы тебя забуцаем, укокошим по чайнику и размозжим утюгом, а потом – уроем в мусорке, в шелухе от картошки, в гнилой капусте и в червях. Нация не умрёт! Хайль Гитлер!

Желаем удачи, Четвёртый рейх».

Ну, чем не милая детская шалость?

Кроме того, Курятников тщательно изучил биографию Сергея Петровича. Он связался с Краснянским РОВД и с Киево-Могилянской академией. В академии сообщили, что такого выпускника у них нет, а вот в Краснянском РОВД подтвердили, что да, у них работал Сергей Петрович Зайцев, но он уволился по собственному желанию – и «исчез с горизонта».

А Зайцев тем временем просто «общался» с телевизором и думал: «Авось, пронесёт?». Но, нет, не пронесёт – по его душу уже мчался в машине следователь Курятников.

Когда раздался требовательный звонок во входную дверь – Зайцев почти что механически отлип от дивана, водворился на ноги и потопал в прихожую.

– Кто там? – спросил он, не ожидая ничего худого для себя.

Но, узнав, что за гости к нему пожаловали, Зайцев по какому-то непонятному и неумному наитию пискнул через дверь:

– Нет! – и побежал прятаться почему-то в ванную.

Звонок ещё несколько раз зашёлся в заливистой трели, а потом – послышался страшноватый скрежет. Это, не дождавшись того, что Зайцев откроет сам, помощники Курятникова начали устранять дверь при помощи домкрата.