G.O.G.R.

Евтушенко Анна

– Он взорвался на гранате, – напомнил Ежонков. – Но, я не сомневаюсь, что он был фашистским агентом…

– Как мне всё это надоело! – перебил Недобежкин и навалился на спинку кресла, изобразив глобальную усталость от жизни. – Нормальные менты бандитов ловят, а мы – копаемся в какой-то нане… Чёрт!

– Это же открытие века! – возразил Ежонков и скушал очередную конфетку, засунув фантик за шкаф.

Засунул неудачно: Недобежкин заметил его «финт» и взорвался:

– Э, толстяк, ты, куда это мне пачки свои забиваешь?? А ну, выцарапал живо!

– Не нукай, не запрягал! – обиделся Ежонков.

–

Выцарапывай! – настоял Недобежкин и поднялся с кресла.

– Смотри, животом на стол не навались! – съехидничал Ежонков. – И я не уверен, что ты ешь меньше меня!

Да, так и есть, Серёгин не ошибся: они начали длительную перепалку, а ему только и остаётся, что запастись терпением и дождаться её конца.

Да, Зайцеву суеверно и безграмотно приписали сверхчеловеческие возможности таинственного «результата», который мог бы получиться у тех, кто проводил эксперименты в рамках проекта «Густые облака». А что же по-настоящему случилось с Зайцевым?

Сергей Петрович Зайцев, бывший участковый из деревни Верхние Лягуши, томился в клетке в единственном помещении подземной лаборатории, которое Генрих Артерран не засыпал землёй. Зайцев медленно терял человеческий облик – Гопников серьёзно напортачил с его генетическим кодом, и теперь верхнелягушинский участковый на глазах лишался способности мыслить, дичал, деградировал. Тот, кто раньше был милиционером, бдел законопорядок и боролся с бандитами, теперь неистово бросался на толстые прутья решётки, пытаясь не то перегрызть их, не то разогнуть руками. А руки Зайцева с каждым днём всё больше и больше становились похожи на перепончатые и когтистые лапы неизвестного науке существа. Яркий белый свет, что заливал лабораторию, приводил бывшего старлея в звериную ярость, и Зайцев рычал нечеловеческим басистым голосом и корчил ужасные волчьи рожи. Из верхней челюсти Сергея Петровича торчали длинные клыки, а щёки начинали покрываться зелёной чешуёй.

Перед клеткой Зайцева стоял Генрих Артерран и взирал на беснующегося участкового с явным беспокойством. Не прошло и трёх месяцев с тех пор, как этот салага Гопников поработал над ним, а Зайцев уже успел превратиться в то, что в научно-популярной литературе называют словом «мутант». Сверхчеловека, правда, из него не вышло – если процесс пойдёт дальше, Зайцев просто превратится в хищного зверя, и его можно будет переселять в зоопарк. Но ведь Генрих Артерран вовсе не собирался добиваться таких страшных результатов, как диэволюция человека до животного. Надо спасать несчастного Зайцева, возвращать в человеческое общество…

Генрих Артерран видел лишь один способ избавить Зайцева от действия «дьявольского» препарата: дать ему тот антидот, который был испытан на Гопникове. Надежда на положительный результат с Зайцевым была туманна и расплывчата: в организме Гопникова был другой препарат, не такой, как у Зайцева. Но у Генриха Артеррана не было другого антидота – вот, в чём дело. Вообще, препараты из ДНК «прототипа» очень плохо поддаются нейтрализации и выведению из человеческого организма – особенно, самый последний препарат – под номером «триста семь».

Зайцева нужно срочно спасать – пока ещё можно заставить его выпить антидот. Зайцев метался по клетке, словно рассерженный павиан, рычал, тряс решётку. Прутья решётки по толщине приближались к руке среднего человека, но Зайцев уже начинал расшатывать их. Если

он и дальше будет трясти решётку с такой же силой – в один прекрасный день последняя просто не выдержит и сломается.

– Зайцев! – позвал Зайцева Генрих Артерран и взял с ненового журнального столика, что пристроился около клетки, обычный гранёный стакан, наполненный бесцветной жидкостью.

Зайцев прекратил метаться по клетке, уставился на Генриха Артеррана невменяемым звериным взглядом и издал нечленораздельный звук, похожий то ли на «Рррр», то ли на «Уууу».

– Пей, – настоял Генрих Артерран и протянул Зайцеву стакан.

Зайцев, вроде бы, сделал на лице осмысленное выражение, подошёл к решётке на двух ногах, а не на четырёх и взял стакан в правую руку, как самый обычный человек.

– Пей, – повторил Генрих Артерран, не спуская глаз с Зайцева.

Зайцев огромными глотками выхлебал всю жидкость, а потом – в нём снова пробудилось звериное начало: бывший участковый отшвырнул стакан в сторону, расшибив его вдребезги, и с глухим рычанием забился в угол клетки.

– Молодец, – похвалил его Генрих Артерран и вышел из уцелевшей лаборатории неизвестно, куда.

После этого сеанса гипноза, который сотворили с ним Ежонков и Вавёркин, Пётр Иванович чувствовал себя разбитым вдребезги. Навалилась такая усталость, которая, обычно, наваливается на спортсменов после финального рывка, или на рыночных торговцев после внеплановой проверки санстанцией. Недобежкин, Ежонков и Вавёркин ещё оставались в отделении – у них было много работы по раскрутке «попорченных кадров». «Попорченные кадры» – это общее название выработалось у Недобежкина для обозначения больных «звериной порчей». Они как раз пытались найти подход к заблокированным мозгам Смирнянского, а Пётр Иванович выпросился домой.

Часы показывали всего семь часов вечера, и солнце даже ещё и не думало о закате, но Серёгин решил для себя так: он приходит домой, кормит Барсика и ложится спать. Всё, его мозги устали до предела, пора бы и отдохнуть.

Кот Барсик снова сидел на кухне на обеденном столе. Сколько Серёгин ни гонял его веником – Барсику было глубочайше начихать на тот веник. Барсик давно уже застолбил обеденный стол, сделал его местом отдыха для своей полосатой персоны и даже не подумал спрыгнуть, когда Пётр Иванович ввалился в кухню, не заметив, что ввалился в ботинках.

– Ух! – беззлобно буркнул Пётр Иванович на кота и полез в холодильник, где хранилась кошачья еда.

Когда Барсик уткнулся носом в миску и принялся жадно выедать «Вискас», Пётр Иванович, наконец, обнаружил у себя на ногах ботинки. Когда же Серёгин избавился от них и оставил в прихожей – он сразу же потащился в комнату и прилёг на диване, подумав о том, что отдохнёт немного и будет готовиться ко сну. Когда и как он заснул – Пётр Иванович даже не заметил. Можно сказать, что он даже не понял, что заснул – так же, как и во время сеанса гипноза. Серёгин во сне видел себя, лежащим на всё том же диване, с пультом от телевизора в руке. Пётр Иванович нажал на красную кнопку, телевизор включился и начал показывать какой-то фильм про «лихие девяностые». По экрану проскальзывали некие бритоголовые «братки» в малиновых пиджаках, с золотыми цепями и с обрезами. Один из них, толстый такой, приковал к батарее свою секретаршу и цедил ей сквозь редкие прокуренные зубы: