Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

Мартин Джеральд

18

Муки творчества одинокого писателя: «Осень патриарха» и внешний мир

1971–1975

Семья Гарсиа Барча жила в Барселоне уже более трех лет, однако новый роман Маркеса все еще не был завершен, и к началу 1971 г. он принял решение сделать перерыв в работе, чтобы стряхнуть с себя напряжение, и на девять месяцев отправился в Латинскую Америку. Он чувствовал потребность заново познакомиться с тем миром, где жил раньше. Его предпочтения были отданы Барранкилье, но в минувшем марте он сказал Альфонсу Фуэнмайору, что семья, конечно же, не позволит ему вернуться туда: «Мальчики скучают по Мексике. Только теперь я понимаю, что они жили там достаточно долго, и эта страна для них — своего рода Макондо, который всегда будет с ними, куда бы они ни поехали. В этом доме лишь я один неисправимый патриот, но с моим мнением считаются все меньше и меньше» [854] . И все же каким-то образом ему удалось уговорить не горевшую энтузиазмом семью несколько месяцев погостить в Барранкилье, прежде чем вновь посетить Мексику.

854

Fiorillo, La Cueva, p. 271.

Итак,

в середине января семья Гарсиа Барча прибыла в Колумбию. Сходя по трапу самолета в аэропорту Барранкильи, Гарсия Маркес улыбнулся и дважды потряс кулаками с вытянутыми вверх большими пальцами, приветствуя тех, кто его встречал. На фотографиях он запечатлен в наряде жителей Карибского региона мексиканская гуаябера [855] , кожаные мокасины на босу ногу; вид у него ухоженный, раздобревший, поскольку в Барселоне он вел неактивный образ жизни и, вероятно, сверх меры потреблял углеводы; шевелюра тоже стала более пышной — прическа в полуафриканском стиле, характерном для того времени; усы как у Сапаты. Мерседес прятала глаза за солнцезащитными очками, вероятно воображая, что она находится где-то в другом месте. Зато их сыновья, почти не знавшие родину родителей, выглядели самоуверенными и возбужденными [856] . По случаю прибытия Маркеса в аэропорту собрались представители местной прессы и радиорепортеры; таксисты издалека кричали, что по старой памяти готовы отвезти Габито в Макондо всего за тридцать песо. Сам Гарсиа Маркес, перед отправлением из Барселоны заявивший — весьма легкомысленно, — что он едет домой «глотнуть свежего воздуха» [857] , теперь пытался найти более позитивное объяснение своему визиту и в результате придумал одну из своих классических фраз, сказав, что он вернулся на побережье Карибского моря, потому что соскучился «по запаху гуайявы» [858] .

855

Гуаябера — тропическая легкая рубашка с накладными карманами. (Примеч. пер.)

856

Juan Gossa'in, «Regres'o Garc'ia M'arquez: „Vine а recorder el olor de la guayaba“», El Espectador, 15 enero 1971.

857

Как оказалось, он намекал на суд над членами баскской сепаратистской организации ЭТА в Бургосе, который приговорил к смертной казни трех предполагаемых террористов.

858

Фразой «the fragrance of guava» («запах гуайявы») на английский язык будет переведено название книги интервью.

Из аэропорта Гарсиа Барча поехали домой к Альваро и Тите Сепедам, которые теперь жили в величественном белом особняке, располагавшемся между центром города и районом Прадо. Сам Септа в это время находился в Нью-Йорке по не слишком радостному поводу: проходил медицинское обследование. У Титы Гарсиа Барча пробудут до тех пор, пока не найдут для себя подходящий дом или квартиру. Одного из журналистов, Хуана Госсаина, пригласили в дом, предложили выпить с хозяйкой и гостями пива и присутствовать при их беседе. В ходе разговора Гарсиа Маркес объяснил — якобы доверительно, — чем вызвано его возвращение. Всю жизнь он мечтал стать всемирно известным писателем и влачил жалкое существование репортера, чтобы добиться своей цели. Теперь же, став «профессиональным» писателем, он жалеет о том, что он больше не репортер, раскалывающий интересный материал, и таким образом его жизнь вернулась к исходной точке: «Я всегда хотел быть тем, кем больше не являюсь» [859] .

859

Juan Gossa'in, «Ni yo mismo s'e qui'en soy: Gabo», El Espectador, 17 enero 1971.

Спустя несколько недель, когда Гарсиа Маркес вместе с семьей гостил у своих родителей в Картахене, мексиканский журналист Гильермо Очоа настиг его на пляже, где Габо, Мерседес и их сыновья отдыхали под кокосовой пальмой. В своей первой статье Очоа большое внимание уделил Луисе Сантьяга, подкрепляя ее легенду. К приезду старшего сына она с любовью откармливала индейку.

«Но я поняла, что не смогу ее зарезать», — сказала она нам. А потом с суровой мягкостью в голосе, присущей Урсуле Игуаран, во многом списанному с нее персонажу романа «Сто лет одиночества», добавила: «Я к ней привязалась». Индейка до сих живет и здравствует, и Габито по возвращении пришлось довольствоваться супом из морепродуктов, который он ест каждый день с тех пор, как вернулся в город. Вот такая она, Луиса Маркес де Гарсиа. Женщина, которая никогда не расчесывает на ночь волосы. «Иначе моряки в море задержатся», — объясняет она. «Что больше всего в жизни доставляет вам радость?» — спросили мы ее. И она не колеблясь ответила: «То, что одна из моих дочерей — монахиня» [860] .

860

Guillermo Ochoa, «Los seres que inspiraron а Gabito», Excelsior, 13 abril 1971.

Дом, что Габито с Мерседес сняли в Барранкилье, в то время находился почти на окраине города. Для Гонсало это был райский уголок, о котором у него сохранились самые приятные воспоминания. Родители, конечно же, заранее определили детей в школу, но мальчикам больше всего запомнилась экзотика: в дом заползали большие змеи, они охотились на игуан, отбирая у них яйца. Однако, хотя дети и радовались возвращению в тропики, радовались воссоединению со своими многочисленными родными в Картахене

и Архоне и появлению новых друзей в Барранкилье, оба остро сознавали, что они из Мехико. «Дело в том, что мы с Родриго оба горожане, сельский мир нам почти не знаком. А вот наши родители оба деревенские и к тому же дети тропиков. Я [Гонсало] с трудом их узнаю, когда смотрю на них в Картахане или в Гаване. В любом другом месте они держатся как-то скованно» [861] .

861

Гонсало Гарсиа Барча, интервью (Париж, 2004).

В первую неделю апреля Гарсиа Маркес и Мерседес вдвоем отправились в Каракас. Габо стремился подзарядить свои карибские «батарейки», чюбы сдвинуть с мертвой точки книгу, над которой работал. В каком-то смысле это была символическая поездка — возвращение туда, где началась их совместная жизнь. Из Каракаса они продолжат путешествие по странам Карибского региона, тоже знаменующее начало нового периода в их жизни, когда они будут ездить по миру без детей, поддаваясь соблазнам и выполняя обязательства, которые налагала на них растущая известность Гарсиа Маркеса.

Но, плавая по Карибскому морю во время своего второго медового месяца, Габо также размышлял о проблеме, вновь давшей о себе знать на крупнейшем из островов этого региона, — о проблеме, из-за которой этот круиз станет последним относительно безоблачным событием на его политическом небосклоне. 20 марта кубинское правительство арестовало Эберто Падилью [862] , поэта, чье творчество вызвало широкую полемику на Кубе и за ее пределами летом 1968 г. и заставило Гарсиа Маркеса вступить в прямую конфронтацию с Хуаном Марсе в Барселоне. Теперь кубинского поэта обвиняли в подрывной деятельности в пользу США. 5 апреля, все еще находясь в тюрьме, Падилья подписал длинное — и явно неискреннее — покаянное заявление.

862

См. Lourdes Casal, red., El caso Padilla: literature у revoluci'on en Cuba. Documentos (Miami, Universal and New York, Nueva Atl'antida, 1972), p. 9; Jorge Edwards, Persona Non Grata (New York, Paragon House, 1993), p. 220.

Париж по-прежнему во многих отношениях оставался политической столицей Латинской Америки, хотя многие из ее деятелей литературы жили в Барселоне. 9 апреля группа писателей, живших в Европе, направила в адрес Фиделя Кастро письмо протеста, которое сначала было опубликовано в парижской газете Le Monde. В письме говорилось, что они поддерживают «принципы» кубинской революции, но не признают «сталинских» репрессий в отношении писателей и интеллектуалов. В числе подписавшихся были Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Хуан Гойтисоло и Марио Варгас Льоса (инициатор этой акции протеста), Хулио Кортасар и Плинио Апулейо Мендоса (вместе с Гойтисоло готовивший к выпуску первый номер журнала Libre) и… Габриэль Гарсиа Маркес [863] .

863

Протест был опубликован во всех газетах Запада, в том числе, например, в The New York Review of Books (6 мая 1971).

В действительности Гарсиа Маркес не подписывал это письмо. За него подписался Плинио Мендоса, уверенный, что Габо поддержит акцию протеста. Гарсиа Маркес вычеркнул свое имя, но его отношениям с Кубой был нанесен непоправимый ущерб, а также — что еще ужаснее — он надолго рассорился со всеми друзьями, направившими обращение к Кастро. Этот конфликт выльется в самый значительный политический кризис в литературе Латинской Америки XX в., — в кризис, который в последующие десятилетия разделит на два лагеря как латиноамериканских, так и европейских интеллектуалов. Каждый из них будет вынужден принять ту или иную сторону в этом культурном аналоге гражданской войны. Все изменится безвозвратно, в том числе и отношения между Гарсиа Маркесом и Варгасом Льосой. Разногласия между ними приобретут скандальную форму и станут самым тяжелым последствием этой политической драмы. По иронии судьбы как раз в то самое время, когда в их знаменитых дружеских отношениях медленно, но верно наступало охлаждение, «Сейкс Барраль» готовило к изданию очерк Варгаса Льосы «Гарсиа Маркес: история богоубийства», который будет опубликован в декабре 1971 г. Пройдет тридцать пять лет, прежде чем Варгас Льоса даст согласие на второе издание этого произведения [864] .

864

В 2007 г. он разрешил Испанской академии включить отрывок в специальное издание СЛО, опубликованное тогда же.

На осуждение мировой общественности Кастро реагировал с негодованием и вызовом, но Гарсиа Маркес, который, по воспоминаниям друзей и родных, в тот период пребывал в смятении, тем не менее в тщательно подготовленном интервью барранкильянскому журналисту Хулио Роса постарался дать взвешенную и непредубежденную оценку происходящему. Согласился с тем, что Падилья, очевидно, подписал самокритичное заявление под давлением и это в итоге сильно подпортило образ кубинской революции, а также подчеркнул, что то первое письмо протеста он не подписывал, а слова Кастро умышленно искажают. По его словам, Фидель Кастро по-прежнему поддерживает кубинский режим и, если б на Кубе присутствовали элементы сталинизма, Кастро первым бы об этом заявил и начал бы их искоренять, как он это сделал десять лет назад, в 1961 г. [865]

865

Интервью было напечатано в El Tiempo 29 мая 1971. О том, сколь важное значение оно имело, свидетельствует тот факт, что его тотчас же перепечатало Prensa Latina (и то с пометкой ограниченного распространения: «Перепечатке не подлежит»), где оно, должно быть, вызвало неоднозначную реакцию, а позже оно появилось в первом номере Libre.