Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

Мартин Джеральд

И так будет всегда. Гарсиа Маркес не чаял поскорее покинуть Колумбию.

ЧАСТЬ 3

СВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК: ИЗВЕСТНОСТЬ И ПОЛИТИКА

1967–2005

17

Барселона и латиноамериканский бум: между литературой и политикой

1967–1970

4 ноября 1967 г. семья Гарсиа Барча приехала в Испанию [804] . Почти неделю они провели в Мадриде, а потом отправились в Барселону, где, как и в Мексике, намеревались пробыть недолго, а задержались почти на шесть лет [805] . И опять журналистом работать Гарсиа Маркес не сможет, потому что над прессой довлела жесткая цензура, а он теперь пользовался международной известностью. Но для него это обернулось благом: в Мехико, будучи отлученным от журналистики и политики, он создал большой роман — «Сто лет одиночества», а в Барселоне, в аналогичных условиях, напишет почти столь же крупное произведение — «Осень патриарха».

804

ГГМ,

письмо из Боготы в Париж Эмиру Родригесу Монегалю (30 октября 1967).

805

ГГМ, письмо из Барселоны в Барранкилью Плинио Мендосе (21 ноября 1967).

Многие расценивали его поездку в Барселону как весьма странную затею для латиноамериканца левых взглядов, да и сам Гарсиа Маркес всегда утверждал, что уклонялся от посещения Испании из ненависти к диктатуре Франко [806] . Из всех испаноязычных стран Мексика была наиболее враждебно настроена к испанскому режиму, и, конечно же, по меньшей мере странно, что Гарсиа Маркес переехал оттуда на жительство в страну, из которой, наоборот, бежали в Мексику и Колумбию многие его каталонские друзья. Хотя позднее он будет это отрицать, ему хотелось понаблюдать, как расстается с жизнью и властью старый испанский диктатор. Это, несомненно, был хороший стимул для создания давно задуманной книги о еще более престарелом латиноамериканском тиране — о вымышленном правителе, который, как казалось его беспомощным горемычным подданным, будет стоять у власти вечно.

806

Эта и две последующие главы написаны по материалам интервью с Хуаном Гойтисоло (Лондон, 1990), Луисом и Летисией Федучи (Барселона, 1991 и 2000), Полом Джайлзом (Барселона, 1992), Xepmahom Арсиньегасом (Богота, 1991), Херманом Варгасом (Барранкилья, 1991), Марго ГМ (1993), Элихио ГМ (1991 и 1998), Хайме ГМ (Санта-Марта, 1993), Марио Варгасом Льосой (Вашингтон, 1994), Хорхе Эдвардсом (Барселона, 1992), Плинио Мендосой (Богота, 1991), Ньевесом Аррасола де Муньос Суай (Барселона, 1992 и 2000), Кармен Балсельс (Барселона, 1992 и 2000), Росой Регас (Гавана, 1995), Беатрис де Moypa (Барселона, 2000), Хуаном Марсе (Барселона, 2000), Хосе Марией Кастельетом (Барселона, 2000), Тачией Кинтана (Париж, 1993), Рамоном Чао (Париж, 1993), Клодом Куффоном (Париж, 1993), Жаком Жиларом (Тулуза, 1999 и 2004), Роберто Фернандесом Ретамаром (Гавана, 1995), Виктором Флоресом Олеа (Провиденс [Род-Айленд], 1993), Рафаэлем Гутьересом Жирардо (Барселона, 1992), Хоакином Марсо (Барселона, 1992), Анни Морван (Париж, 1993), Пако Порруа (Барселона, 1992 и по переписке), Хуаном Рода и Марией Форнагера де Рода (Богота, 1993), Альфонсо Лопесом Микельсеном (Богота, 1993) и многими другими.

На самом деле существовали и другие факторы в пользу этого решения. В Барселоне находилась литературный агент Маркеса, Кармен Балсельс, которая была на пути к тому, чтобы стать одним из самых влиятельных агентов не только в Испании, но и во всей Европе. Барселона, где, несмотря на режим Франко, функционировали много старых и новых издательств, в том числе «Сейкс Барраль», в 1960-х гг. слыла центром издательского бума латиноамериканской художественной прозы. За этим стояли возрождающийся каталонский национализм, пока еще в силу объективных причин не заявлявший о себе во весь голос, и рост экономики, которую с недавних пор начала поднимать, несмотря на все свои недостатки, диктатура Франко. Топливом для издательского бума, конечно же, служил творческий бум латиноамериканского романа, и Гарсиа Маркес уже был его ярчайшей звездой.

Он приехал в Барселону в тот самый момент, когда бум как явление доказал свою значимость. Характерная для 1960-х гг. беспредельная широта распахнувшихся, хоть и временно, горизонтов обусловила необычайный всплеск творческой мысли. Эти новые горизонты, огромный выбор возможностей ясно просматриваются и в содержании, и в структуре канонических латиноамериканских текстов того времени. Все они — об историческом формировании Латинской Америки, о роли истории и мифа в ее самобытной современности и, косвенно, о возможных перспективах — хороших и плохих — ее развития.

Оглядываясь назад, можно сказать, что самый напряженный период в истории латиноамериканского бума длился с 1963-го, когда вышел роман Хулио Кортасара «Игра в классики», по 1967 г., когда был опубликован роман «Сто лет одиночества» Гарсиа Маркеса — визитная карточка бума. Все сходятся во мнении, что «Игра в классики» — это латиноамериканский «Улисс». В общем-то, логичное суждение, ведь, если хочешь понять такое явление, как бум, его лучше рассматривать как кристаллизацию и кульминацию латиноамериканского модернистского движения XX в. Однако роман «Сто лет одиночества» опрокинул сложившиеся представления, мгновенно дав понять, что это более значительное произведение, требующее совершенно иных временных рамок, ибо, по мнению многих, «Сто лет одиночества» — это латиноамериканский «Дон Кихот».

Гарсиа Маркес оказался в центре внимания, стал почти что иконой быстро развивающегося литературного движения; казалось, о нем об одном в средствах массовой информации говорят и пишут столько, сколько обо всех других писателях, вместе взятых. И хотя никто этого не озвучивал, но было ясно, что налицо своеобразный феномен, некий Калибан [807] — литератор, чудесным образом трансформировавшийся в новый образ писателя этой противоречивой эпохи поп-культуры и постколониальных революций. Испанская пресса, недоразвитая в культурном и политическом отношениях после тридцати лет франкизма, оказалась совершенно не готовой к нововведениям и сложностям латиноамериканской «новой волны», и Гарсиа Маркесу приходилось выдерживать десятки бездумных и бестолковых интервью. Мало

кого из журналистов интересовало, что этот человек ниоткуда, который, как и его книга, казалось, появился из воздуха в результате некоего самопроизвольного воспламенения третьего мира, на самом деле очень серьезный, невероятно усердный и весьма целеустремленный писатель, неустанно трудившийся на протяжении двух минувших десятилетий ради того, чего он добился, и готовый трудиться еще столько же, лишь бы закрепить свой успех, — что бы он ни говорил как бы между прочим доверчивым журналистам. Это был писатель, который использует свою литературную славу, чтобы стать великим общественным деятелем, причем такого масштаба, какой и не снился никому из его предшественников, за исключением, быть может, Гюго, Диккенса, Твена и Хемингуэя.

807

Калибан — персонаж-образ в трагикомедии Шекспира «Буря», символизирует отношения между «благородными» и «чернью» с одной стороны и между «цивилизованной» буржуазией и «дикарями» колоний — с другой.

Тем не менее Маркеса постоянно недооценивали. На протяжении почти сорока лет его критики не будут видеть того, что лежало у них под самым носом: что он умнее их, что он манипулирует ими так, как ему заблагорассудится, что публика любит его больше, чем критиков, и готова простить ему почти все — и потому, что ей нравятся его книги, и потому, что, по мнению читателей, он один из них. Так же, как они любили «Битлз» отчасти потому, что те не шли на поводу у СМИ (как Элвис или Мэрилин), а вели с журналистами свою собственную игру: относились к ним очень серьезно, притворяясь, что вовсе не принимают их всерьез. Казалось, Маркес — простой парень. Не претенциозный, не напыщенный, не педант. Самый обычный человек, как его читатели, только создает настоящую литературу, которая понятна всем и каждому.

С приездом Маркеса начался новый этап в жизни Барселоны. Следом туда также приехали чилийский писатель и журналист Хосе Доносо и Марио Варгас Льоса. Вскоре Гарсиа Маркес познакомился с такими авторитетными испанскими писателями и интеллектуалами, как критик Хосе Мария Кастельет, Хуан и Луис Гойтисоло и Хуан Марсе [808] . В то время по всей Испании нарастала тайная оппозиция режиму Франко под руководством главным образом Коммунистической партии и ее видных деятелей Сантьяго Каррильо, Хорхе Семпруна и Фернандо Клаудина, а также Социалистической партии (ИСРП) и таких молодых подпольщиков, как Фелипе Гонсалес [809] .

808

Об этом и об Испании в целом см. GGM, «Espa~na: la nostalgia de la nostalgia», El Espectador, 13 enero 1982.

809

Обратите внимание, что даже в 1978 г. ГГМ заявил Анхелю Харгиндею из El Pa'is, что, будь он испанцем, он непременно был бы членом Испанской коммунистической партии (см. Renteria, red., p. 172). Следует подчеркнуть, что он всегда указывал, что подобные решения зависят от конкретных обстоятельств.

Исторически Каталония была не только колыбелью буржуазных предпринимателей, которые прославились тем, что в XIX в. усердно подбрасывали уголь в топку испанского паровоза, тянувшего пустые вагоны. Это еще и родина анархистов и социалистов, художников и архитекторов, сцена, на которой творили Гауди, Альбенис, Гранадос, Бунюэль, Дали, Миро и Пикассо. Вторая после Парижа лаборатория или оранжерея по взращиванию «латинской» культуры, Барселона слыла авангардистским городом в период между каталонским ренессансом 1880-1890-х гг. и падением Испанской республики в 1939 г. Теперь, в 1960-х гг., когда каталонский язык находился под официальным запретом, самая предприимчивая и плодовитая провинция Испании вновь начала самоутверждаться. Правда, в 1960-х гг. политическую деятельность приходилось маскировать под культурную и каталонский буржуазный национализм. Лишенная своего естественного выражения, она приняла радикально левацкий характер при содействии разнородной группы деятелей культуры, которых называли gauche divine (божественные левые), — писателей и архитекторов, режиссеров и преподавателей, художников и известных журналистов, философов и манекенщиц (в основном это были выходцы из среднего класса).

Роса Регас была одной из первых, с кем познакомился Гарсиа Маркес. Ныне одна из авторитетных испанских писательниц и деятелей культуры, в те дни она была статной красавицей, похожей на Ванессу Редгрейв в фильме Антониони «Фотоувеличение», и одной из муз «божественных левых». Ее брат Ориоль был известной фигурой в рекламном бизнесе (как и многие из тех, кого Гарсиа Маркес знал в мексиканский и испанский периоды своей жизни), а также владел баром «Боккаччо» на Калье-Мунтанер, где обычно собирались красивые и опасные молодые люди — представители авангарда. Роса, замужняя женщина тридцати пяти лет, мать, носила мини-юбки, исповедовала свободный образ жизни 60-х, чем скандализировала традиционалистское большинство, и была знаменосцем каждого нового направления в культуре. В ту пору она занималась организацией рекламной деятельности в издательском доме Карлоса Барраля, хотя к концу десятилетия уже станет хозяйкой собственного издательства — «Ла Гайя Сьенсиа». Она читала «Сто лет одиночества», и, по ее собственному признанию, это произведение «вышибло из нее дух»: «Я безумно влюбилась в эту книгу; в сущности, я до сих пор всюду вожу ее с собой, как и Пруста, и всегда нахожу в ней что-то новое. Она, как „Дон Кихот“, книга на века. Но в те дни казалось, она апеллирует непосредственно ко мне. Это был мой мир. Мы все были от нее без ума, были помешаны на ней, как дети; передавали ее из рук в руки» [810] .

810

Роса Регас, интервью (Гавана, январь 1995).