Гадание на яблочных семечках
Шрифт:
Где нет бед, там нет и приключений
Вслед Угнюсу и Аудрюсу полетело письмо от Довиле, написанное под копирку, с таким вот ироническим обращением:
«Здравствуйте, горемычные изгнанники!
Приветствую вас на отдыхе, папенькины, дядины, тетины, а также бабушкины и дедушкины любимчики! Ах, какие же вы, бедняжки, разнесчастные у меня!.. И молочком-то вас поят, и поутру не будят, а дают сладко поспать, понежиться до завтрака, и ранними ягодками, морковочкой с огорода закармливают!.. Как вы там ноги еще передвигаете от такого житья-бытья?
Видите — отважилась уколоть вас легонько, потому что последнее письмо ваше показалось мне каким-то кислым. Я бы еще больше разочаровалась, не припомни вовремя, что и на меня временами нападает плохое настроение, люди представляются недобрыми, родители несправедливыми, дескать, никто меня не понимает, становится грустно и досадно. Ведь очень часто на помощь Нуду приходит еще и Фук, правда?
А вы уже пробовали парниковые огурцы? Заметили, какие они безвкусные, запаха тоже никакого, по сравнению с теми, которые созревают позже на грядках под открытым небом, перемогая весенние заморозки, ненастье и испытывая всякие-всякие приключения?
Я специально выделила это слово, так как сама только недавно поняла: все увлекательные приключения наших любимых героев не что иное, как пережитые ими несчастья, трудности… Преграды остаются позади… Подобно житейским заморозкам, слякоти и сорнякам, растущим рядом. Только вот вам крючок, большой-пребольшой знак вопроса: как научиться смотреть на ожидающие нас впереди жизненные невзгоды так же смело и весело, как мы обычно глядим на те беды, что уже миновали и превратились просто-напросто в приключения?
Так уж заведено, против ветра не подуешь. Чтобы было о чем вспомнить, нужно пережить сначала и беспокойство, и страх, и тяготы. Мне кажется, вы оба слишком поторопились с выводами: дескать, все хорошее обернулось плохим… А может, это означает, что и вас, совсем как ту рассаду, из родительского парника пересадили прямо в тетушкин или дядюшкин огород?
Наверное, мне все-таки легче быть эдакой разумницей, ведь я не устаю учиться у Доваса. Вы, конечно, смеялись, когда в прошлом письме рассказывала, как мой брат вместе с портфелем попал к какому-то пьянице? Только я вам не рассказала, сколько наплакалась из-за этого и какой ужас испытал Довас. Теперь уже больше носить его так не смогу. Придется искать какой-нибудь выход.
Довас перестал играть на дудочке, забросил книги и на все времена наотрез отказался путешествовать таким способом. Он только ел, спал, делал зарядку, купался и опять тренировался. По целому часу висел на турнике, как летучая мышь, уцепившись за перекладину, или гонялся за Дивом, стоя на руках. И знаете что? Довас убедился — если и дальше заниматься спортом, он мог бы сильно вырасти, стать почти таким же, как все, зато, правда, он утратит то, что с таким трудом обрел… Однажды он изложил мне свою любопытную «теорию»…
Все люди, большие и маленькие, равны. И этот расползшийся исполин, словно огромный чан, и этот маленький кувшинчик одинаково вмещают в себя человеческую суть. Или, скажем, душу… Сосуды разные, а души схожи между собой, словно две капли
— Ты согласна? — спрашивает Довас.
— Согласна, — отвечаю.
— Вот ты попробуй, — говорит он, — пусти в чан рыбешку. Она будет потихоньку плавать, озираться, скучать в одиночестве… Станет поджидать, пока залетит к ней какая мошка, пока на дне водоросли появятся и туда можно будет забиться… А теперь пусти такую же рыбку в кувшин — не будет ни минуты покоя. Она станет плескаться, биться, метаться — искать выход… Любому ясно, в кувшине кто-то есть.
Вот так наш Довас и решил оставаться маленьким, как тот кувшинчик, чтобы сохранить в себе живость, чтобы не впасть в спячку и не обрасти мохом.
Только как же такой крошке разгуливать среди больших? На чем ездить? Как белый свет повидать?
Довас не пал духом. Он был уверен: стоит чуть-чуть пораскинуть мозгами, и какой-нибудь выход обязательно найдется. По тому, что он попросил меня купить несколько больших воздушных шаров, я поняла — мой непоседа попытается сделать аэростат. Только чем он наполнит свой летательный аппарат? Откуда возьмет легкий газ? А если ветер отнесет его совсем не туда?
У меня даже голова раскалывалась от забот, но я знала, что Доваса теперь не следует ни о чем расспрашивать. Сама видела — не везет ему, и все тут. Воздушные шары, которые я принесла до этого, лопнули как один. Теперь он попросил купить ему в спортивном магазине самый большой мяч. Выбрала такой, на каких любят на пляже кататься по песку малыши. Надутый он напоминал точь-в-точь огромный глобус, маленькую нашу землю. Мяч был почти вровень с Довасом.
— Довутис, — сказала я ему, — чему ты так радуешься? Ведь он все равно тебя не поднимет. Конечно, было бы замечательно, чтобы он взлетел, только чем ты его наполнишь, а?
— Собою, — отчеканил Довас. — Завтра сможем испытать.
Он еще пристал ко мне, чтобы сшила ему довольно странный комбинезон. Если вам доводилось видеть летающую сумчатую белку, то Довас в этом одеянии напоминает именно ее.
Признаться, я очень волновалась. Дома ни мамы, ни папы. Довас напялил на себя комбинезон планериста, отправился на балкон, разложил рядом с собой сплющенный мяч и приказал мне оставить его на часок одного.
Я послонялась-послонялась по дому, потом не выдержала и поглядела сквозь дверное стекло, чем это он там занимается. Оказалось, ничего особенного: взглянет на облако, наберет в себя воздуха, выдует его в мяч и опять, будто отдыхает или размышляет о чем-то, уставится в небо.
Спустя час, как было велено, я подошла к нему — мяч уже был надут, твердый на ощупь, а Довас какой-то усталый, не разговаривает совсем, на вопросы не отвечает, только глаза радостно сверкают, словно вернулся уже из полета и благополучно приземлился. Потрогала я «глобус» и подивилась: очень уж показался тяжелым, будто кто воды туда налил. Довас пальцем показал на надпись, которую сделал прямо поперек голубого Тихого океана: «НЕ ТРОГАЙ! ПОДОЖДИ, ПОКА ВЕРНУСЬ».
И только я успела прочитать эти пять слов, как Довас пронесся мимо и через мгновение оказался под небесами.