Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
Антуанетта
Ангелочек — Жан-Люк Симар — любит, когда ему говорят, как он хорош в постели. Ему нравится слышать, что все те два дня, прошедшие с тех пор, как я впервые раздвинула перед ним ноги, я просто изнываю, мечтая о его члене — ему нравится, когда я употребляю именно это слово. Даже когда мы находимся среди других гостей, я тихо шепчу ему это на ухо.
— Я хочу, чтобы ты в меня вошел, — говорю я вместо приветствия, когда он появляется в алькове на верхнем этаже дома мадам Броссар. Я подхожу к дивану, где он сидит, и тихонько говорю ему:
— При виде тебя я становлюсь мокрой, — я наливаю ему вина и придвигаюсь ближе, — хочу почувствовать тебя.
Он вовсе не такой великолепный любовник. Он мальчик, который не может продержаться и двух минут, а зачастую я и этого ему не позволяю. Если я устала, злюсь или думаю больше о себе, я просто беру в руки его мужское достоинство и несколько раз нежно глажу, а потом берусь за дело всерьез. Он корчится, стонет и изливается, даже не успев снять с меня шелковое платье. И даже когда он лежит на мне голый, я могу дотронуться до одного местечка с очень мягкой кожей — прямо под его органом, где начинается мошонка. Если я касаюсь этого местечка, совсем несильно, его охватывает блаженство.
— Подожди, — просит он, хватая ртом воздух, — остановись.
Но мне хочется поскорее вылезти из-под его бледного, почти безволосого тела, такого хрупкого по сравнению с телом Эмиля. Он похож на девушку.
— Не могу сдержаться, — шепчу я, — правда не могу.
Конечно, бывает и так, что я встаю на четвереньки, а он берет меня сзади с криком «Объездим эту сучку!». Тогда я позволяю ему продолжать. Он мотает головой от удовольствия, а я сдерживаю смех.
Месяц назад я дала Эмилю слово и в тот же день записалась на медицинское освидетельствование и получила карточку со штампом. Я направилась к мадам Броссар и попросила, чтобы меня допустили к работе проституткой. Она взяла меня. За эти дни я заработала двести двадцать франков и сберегла каждый су, кроме восемнадцати франков в неделю, которые Мари, Шарлотта и маман привыкли от меня получать. Я держу эти деньги, вместе с пятьюдесятью франками, полученными от Эмиля, в тайнике в маленьком мешочке на гвозде за буфетом. Я не хочу, чтобы сестры узнали про мой отъезд в Новую Каледонию — теперь уже решенный, ведь президент помиловал Эмиля. Хуже того, я боюсь, что Мари, с ее въедливостью, станет интересоваться, как я собираюсь заработать на дорогу.
Таким образом, мои накопления составляют сто девяносто восемь франков. Огромная сумма. Но никто, у кого бы я ни спрашивала, в том числе и Эмиль, не знает, сколько стоит дорога
— В порт заходят корабли из Новой Каледонии? — спросила я.
— Из Новой Каледонии? Ты про китобоев? Они чаще бывают в Марселе.
— В Марселе?
— Ha юге, на Средиземном море.
— Ах да, конечно.
Я подумала, что могу попросить Мари нарисовать мне Францию и показать, где там этот Марсель.
— Понимаете, мой кузен хочет отправиться в Новую Каледонию. Заняться китобойным промыслом. Значит, корабль надо искать в Марселе?
Месье Миньо пожал плечами, задумчиво посмотрел на месье Фортана.
— Пожалуй, решил месье Фортан.
— Сестра собирается поехать с ним. Сколько это будет стоить, — спросила я, — и сколько займет времени?
Они снова стали пожимать плечами, прикидывая, и наконец месье Фортан сказал:
— Где-то тысяча франков за самое дешевое место, но ни одна женщина не выдержит этого путешествия, ведь оно длится шесть недель.
— О боже!
Даже если еще полгода путаться с Жан-Люком Симаром, то и после этого у меня все равно не хватит денег на взятку охране. Я с трудом сдерживала себя, чтобы мое волнение не отразилось на лице.
— Она крепкая деревенская девушка, привыкшая к тяжелой работе. Может быть, капитан возьмет ее поваром?
— Лучше уж заплатить за каюту и запереться в ней, — заметил месье Миньо. — Мало ли на что способны матросы, лишенные женской ласки.
Неделю назад я погладила Жан-Люка Симара по светлым волосам и спросила, сколько он платит мадам Броссар за удовольствие быть со мной.
— Сейчас? Двадцать франков.
— Сейчас?
— Раньше было пятнадцать.
Я сказала мадам Броссар, что несправедливо брать с него больше, чем прежде, а мне отдавать все те же десять франков.
— Я хочу пятнадцать франков. Месье Симар мне очень предан.
— Двенадцать — и можешь спать в комнате Колетт.
— Тринадцать. Вы же знаете, что меня дома ждут сестренки.
Я рассказала о смерти отца, о долгах, оставшихся после него, о пьянстве маман, об искалеченной ноге Мари, о Шарлотте, которая вечно просит денег на свечи и хризантемы, чтобы отнести их на могилы трех малюток. Она слушала, прижав руку к сердцу.
— Ну хорошо, тринадцать.
Жан-Люк Симар лежит на спине, сцепив руки на затылке. Острые локти торчат в стороны. Я лежу лицом к нему, положив голову на его руку, и пытаюсь осознать ту ужасную новость, которую только что услышала. Он сказал, что через неделю женится на девушке по имени Патрисия. Глаза у нее голубые, а кожа белая, как свежевыпавший снег.
— Ее отцу принадлежит сорок процентов акций папиного банка.
Он уже получил то, за чем приходит в дом мадам Броссар, поэтому говорит лениво, как все удовлетворенные мужчины. Вместо того чтобы спешить мыться, я кладу руку на его впалую грудь, прямо на десяток тонких волосков, которые только и сумели там вырасти.
— А эта девушка, твоя невеста, понимает, как ей повезло найти такого чудесного любовника? — Я лижу его сосок, тот, что поближе ко мне. Думаю, что девушке с кожей как свежевыпавший снег недоступно даже удовольствие полежать на солнышке.