Гадюки в сиропе или Научи меня любить
Шрифт:
Ланц в своих размышлениях был близок к истине. Приблизительно такого мнения женщина и придерживалась. Она не любила своих подопечных, но ради директорского кресла могла, что угодно, выдержать. Ей нравился сам факт того, что она управляет кем
то, пусть даже это всего
навсего королевство детишек разного возраста, а не солидная компания, в которой есть, где развернуться.
Она шла по коридору, гордо вскинув голову. У нее, как всегда, была идеальная укладка, строгий костюм, на котором при желании ни единой складочки не удалось бы
Видимо, женщина почувствовала этот взгляд, потому что обернулась в его сторону. Несколько секунд они смотрели друг на друга с неприкрытой ненавистью, потом Кристина отвернулась и зашагала дальше.
Дитрих не удержался и показал ей неприличный жест, чего Кристина, конечно, не заметила.
Это было идиотское решение собрать их в холле. Ланц думал об этом почти все то время, что продолжалось торжественное мероприятие. Намного мудрее было собрать всех в актовом зале, там же и устроить линейку, но Кристина решила новаторствовать, вот и собрала всех здесь, а не в зале.
Дитрих стоял у окна, время от времени вглядываясь в толпу. Пытался найти взглядом Люси. Их расставили по классам, так что влюбленная парочка оказалась вдали друг от друга.
Все началось внезапно, когда линейка уже подошла к концу, и ученики начала понемногу расходиться. Дитрих в класс возвращаться не спешил. Все мероприятие, несмотря на то, что тянулось, казалось, вечность, уложилось в полчаса. Свободными остались еще десять минут, так что можно было в класс не торопиться. Он и за пару минут легко подготовился бы к следующему уроку.
Сначала прогремел один выстрел, за ним еще один.
Раздался звон битого стекла, которое от пуль треснуло, пошло трещинами. После второго выстрела оно превратилось в мелкое крошево, осколки посыпались на растерявшихся учеников. Как всегда, в трудной ситуации, толпа растерялась.
А потом он услышал свое имя и увидел, как Лайтвуд бросилась к нему. Уже в следующую минуту прогремел очередной выстрел, а за ним ещё и ещё один. И Дитриха отшвырнуло к стене, а сверху посыпалась стеклянная крошка. Мелкие, противные осколки, впивавшиеся в кожу, прорезавшие на ней тонкую сеть царапин. Кровь из порезов сочилась, впитываясь в манжеты рубашки, и на груди у него тоже расплывалось кровавое пятно.
Девушка сбила его с ног, и тем самым спасла от смерти, но…
Только сейчас он понял, что, закрывая его собой, Люси сама спастись не могла. И это её кровь сейчас на его рубашке. Открыв глаза, он на самом деле, увидел, что пиджак Люси пропитан кровью, и пятно становится все больше и больше. Крови ужасно много. Откуда столько в человеке? Говорят, что вроде только пять литров, но…
Стрельба продолжалась, но он все равно оставался на месте, не думая о том, что его тоже могут застрелить. Пули рикошетили о стену, казалось, что они совсем рядом
то ни одна не летит прямо в него. Были две, но обе попали в Люси.
Это именно она его окликнула, она закричала «берегись», и уже в следующий момент сбила его с ног. А пули, предназначенные ему, достались ей.
Пульс у нее был слабым и прерывистым. Она открыла глаза, что стоило ей невероятных усилий, попыталась улыбнуться, как будто в тот момент жизнь не покидала её, и на пиджаке её было не кровавое пятно, а томатный сок. Дитрих чувствовал, как по его ладони струится теплая, липкая жидкость, но никак не мог заставить себя посмотреть на руку. Он знал, что она будет вся в крови, но верить в это отказывался.
Люди бежали из холла, кто куда. Переполошенная толпа, как муравьи в муравейнике, куда мальчишка
хулиган льет холодную воду. Они все были равнодушными, холодными, отчужденными. Им не было никакого дела до людей, что умирали сейчас в коридоре. Все они старались спасти свои жизни.
Она была вся в царапинах, а губы были закушены от боли. К тому же из уголка рта потекла тонкая струйка крови. Глаза мутные
мутные, а зрачки огромные. Люси и сама чувствовала, что долго не протянет. Сейчас она видела какой
то длинный
длинный коридор, в конце которого горел яркий, манящий свет. Дверной проем, за которым было тепло и светло, а еще почему
то пахло полевыми цветами. Её тянуло туда, и чьи
то голоса манили поскорее присоединиться к ним. С трудом она заставила себя открыть глаза и посмотреть на Ланца, который сейчас был сам на себя не похож. Лицо, с которого ушли все краски, бледные, подрагивающие губы, а в уголках глаз застыли слезы…
– Зачем ты это сделала? – прокричал он, не понимая, что сейчас её громкие звуки раздражают. Они кажутся ей ужасными, словно усиливают боль.
Дикую, разрывающую изнутри.
– Я люблю тебя, – с трудом ответила она.
Получилось ужасно тихо. Люси почему
то стало страшно, что он не услышит её слов.
– Но, даже если так…
– Я не смогла бы жить без тебя, – продолжила Лайтвуд.
И Дитрих оборвал себя на полуслове, не зная, что сказать в ответ. Обвинения теперь казались ему глупыми и совершенно необоснованными.
Он не смеет обвинять её в чем
то. Он не смеет упрекать её за её поступок.
Вот, когда все наладится, и она выздоровеет…
В голове снова пронеслись слова Керри: «Ты, школа. Коридор. И ты плачешь. Даже не так. Ты рыдаешь. Я не знаю причины, но ты рыдаешь так, словно потерял самое дорогое, что у тебя есть».
Это не может быть правдой. Это не должно быть правдой.
Дитрих пытался убедить себя в этом, но с каждой секундой все отчетливее понимал, что Керри приснился именно этот день. Она не зря предупреждала его об осторожности. Она не знала, что случится, потому и не проинструктировала его. В конце концов, Дарк никогда не видела вещих снов. Это был единичный случай.