Гала и Элюар
Шрифт:
Дорога стала ровной и вывела их к простой деревянной скамье, вместо спинки имеющей за собой скалистую стену. Здесь, на высоте, царила холодная луна, придававшая их лицам голубоватый оттенок.
Запахнув плотнее полы манто, Галя опустилась на сиденье. Эжен остался стоять, опершись плечом о каменный выступ. Под расшитым звездами бархатом неба далеко внизу золотистыми пятнами виднелись освещенные окна санатория. Их окружала мертвая тишина, нарушаемая лишь слабым шевелением веток.
– Боже, Боже мой, – вырвалось у нее, – какое чудо! Даже не верится. Эжен, я глубоко благодарна вам за компанию. Я никогда такой красоты не видела.
Он оглянулся на ее голос.
– Вы
– У меня такое ощущение, что я здесь родилась.
– Тут не жарко.
– Я Снегурочка, – произнесла она по-русски.
– Снегуришка, – повторил он медленно, как будто пробуя на язык новое для него слово. – Что значит «снегуришка»?
– Сне-гу-ро-чка, – сказала она по слогам. – У нас есть такая сказка и чудная опера Мусоргского. Может, слышали? Нет? Старик и старуха слепили себе дочку из снега. Не какую-то там снежную тетю, а настоящую красавицу. У кого-то из стариков был скрытый талант. – Она хихикнула. – Не обошлось без колдовства. Ожила снежная девушка, и все в округе парни стали влюбляться в нее. Они к ней со всей душой, она – нос воротит, сердце-то холодное.
– Но ваше-то сердце не из снега.
– Вы уверены? Не желаете проверить?
Неужели она его провоцирует? Эта девушка не переставала удивлять его.
– Вы хотели попросить у меня совета, – напомнил он. – Помните, за ужином вы говорили…
Он скорее почувствовал, чем увидел взмах ее руки.
– Ах, Эжен, не будем о грустном. Мне сейчас так хорошо, так хорошо, что хочется молиться или петь. А еще лучше…
Галя заговорила по-русски. Речь на ее родном языке лилась плавно, ритмично, и только когда снова воцарилось молчание, он понял – то были стихи. Эжен чувствовал, что она ждет от него отклика, но не мог подобрать нужных слов. И что он мог ей сказать? Для него язык ее родины был чужд, непонятна она сама, но отчего-то его неудержимо влекло к ней.
Галя встала с ним рядом, взяла за локоть, развернула к себе и вдруг рассмеялась, легко, свободно, будто смешинки, как колокольчики, давно выжидали момента, чтобы зазвенеть. Сам не замечая того, Эжен улыбнулся ей в ответ. Он почувствовал, как все его страхи перед будущим словно растворились в ее смехе. Ему показалось, что этой русской девушке известно нечто, что может каким-то образом изменить его самого, превратить его жизнь в калейдоскоп ярких впечатлений, ведь недаром у нее такое необычное имя – Гала, праздник.
– Вы похожи на Пьеро, – сказала она и скорчила гримаску.
– Хотите сказать, я такой же нелепый, – хмыкнул он.
Она снова рассмеялась.
– Вы милый, очень милый. Только щеки совсем побелели, а нос, наоборот, красный, как клюква. Хотите, погрею?
Она подышала на свою ладонь и протянула к нему руку. Эжен перехватил ее и крепко сжал. У него возникло ощущение, что она поделилась с ним своей силой.
– Мы обязательно еще раз придем сюда, ладно? Днем и когда потеплеет, – предложила она. – А сейчас нам надо возвращаться. А то я тоже превращусь в грустную куклу.
Обогнув скамейку, они пошли назад. Даже когда дорожка сузилась в узкую тропинку, им не захотелось расцеплять рук, и они двигались одинаково медленно, стараясь не ступать в рыхлость придорожного снега.
Постепенно Галя заставила его разговориться. Не стесняясь, она задавала прямые вопросы, а его попытки уклониться, отделаться уклончивыми фразами пресекала. Он рассказал ей, что значит быть единственным сыном, рассказал о своем одиночестве. Он не хотел ни разжалобить ее, ни произвести романтического впечатления. Ему казалось, что за бесцеремонностью ее вопросов – некое особое знание, умение удивлять
– Гала, вы мне нравитесь, – решился он на признание.
– Вы тоже мне интересны. Немножко. – Галя лукаво улыбнулась и толкнула его плечом.
– Русские девушки все такие?
– Какие?
Смеясь, Галя закружилась, вытянув руки, точно парящая птица, и понеслась вперед мелкими, танцующими шажками. Вдруг она присела на корточки; и снежное ядро, выпущенное из ее рук, сделав дугу, разбилось о ствол дерева, прямо у него над головой, осыпав его холодными осколками.
– Ах так! Ну, держись, – крикнул он и побежал к ней навстречу. Вместо того чтобы убегать, она с визгом прыгнула на него и, вцепившись в его плечи, уронила на снег. Тут же, сама упав в сугроб поодаль, она повернулась на спину и раскинула руки, словно желая обнять ночное звездное небо у нее над головой. Эжен наклонился над ней. Бархатные щеки, топкие трепещущие ноздри, чуть приоткрытый рот и яркие, отражающие свет луны глаза.
– Малышка-девчушка, я тебя узнал, – прошептал он. – Ты приходила ко мне во сне.
Ее взгляд угас за занавесом ресниц. Он дотронулся пальцем до ее щеки – она была теплой, – очертил скулу, спустился к подбородку. Заметив, как дрогнули ее губы, он коснулся их подушечкой указательного пальца. Холод ее губ удивил его. Им неожиданно овладел страх, как перед закрытой дверью. Одно движение – дверь отворится, перед ним явится нечто новое, и он не сможет остаться прежним. Эта русская девушка уже завладела его мыслями, кружит его в эротических грезах, превращается в фантом его снов. Что станет с ним, поддайся он ее влиянию наяву? Тревога окутывала его, как едкий дым, мешалась с бессильным возбуждением. Ему захотелось вцепиться зубами в эти холодные, таящие скрытую угрозу губы, почувствовать вкус их крови. Распахнуть бы полы ее манто, разодрать в клочки ткань ее платья, окунуть руки в тепло ее бедер… В ту секунду, как он представил ее вытянутое обнаженное тело на снегу, он понял, что не осмелится даже поцеловать ее.
Эжен поднялся. Какое-то мгновение Галя недоуменно смотрела на него снизу вверх. Он нагнулся к ней и, протянув руку, помог встать. Когда она очутилась рядом с ним, Эжен, пряча лицо, согнулся пополам и начал суетливо стряхивать снег с полы своего пальто.
– Ну-ка, окунись еще разок.
Она снова толкнула его в снег, рассмеявшись, побежала вперед. Эжен внезапно ощутил чувство абсолютной свободы, как будто только что избежал грозящей его жизни опасности. Он смотрел на ее исчезающий вдали силуэт, слышал, как стихает ее смех, и улыбался, чувствуя, как поток радости нахлынул на него. И в то же время – он не мог не отдавать себе в том отчета – к этой радости примешивалась пустота разочарования и снисходительная жалость к себе.
IV
Жанна-Мария Грендель стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Утренний свет, льющийся из прорехи неплотно задернутых занавесей, мягкой ретушью прошелся по ее лицу, сгладив неровности кожи, затушевав морщины – следы нужды, тревоги и прожитых лет. Из окна доносился радостный гомон птиц, радующихся весеннему бесснежному дню. Она открыла шкатулку, немного поразмышляв, выбрала золотую брошь в виде розы.
– Мама, вы разве не остаетесь? – окликнул ее сын. Он стоял в глубине комнаты, и она не различала его взгляда. – Я предупредил вас, что не нуждаюсь в вашем сопровождении.