Гала и Элюар
Шрифт:
– Спасибо за предложение, мама, но я, пожалуй, останусь. Я хорошо поел в завтрак.
Он отошел к окну и, скрестив на груди руки, застыл в выжидательной позе.
– Эжен, подойди сюда, – позвала мадам Грендель.
Он не двинулся с места.
– Жежен, не заставляй свою маму ждать, – ее тон смягчился, послышались просящие нотки. – Пожалуйста, подойди ко мне, милый. Давай не будем ссориться.
Эжен продолжал стоять на месте. В два шага она оказалась рядом с ним. Он посмотрел на нее в упор, в его глазах застыл лед.
– Малыш, не смотри на меня так. Ты же мой сын. сын. Я люблю тебя. Ты – вся моя жизнь.
Все та же пренебрежительная поза, холодное
Она бросилась к сыну с намерением обнять его, но он отшатнулся. Его сомкнутые на груди руки разжались, но не для того, чтобы обнять мать, а вытянулись вперед, как будто он защищался от удара. Мадам Грендель едва справилась с собой, чтобы не закричать. Ей вдруг представилось, как другая, «эта русская» – так всегда, даже во внутреннем монологе, называла она Галю – приближается к ее сыну. Как сияют его глаза в ответ, как распахиваются руки. Жанна-Мария как будто слышала их тихий шепот, шелестящий смех, наблюдала невыносимые жесты, говорящие об их близости. Ноги ее ослабли, она чувствовала, что вот-вот упадет.
Отступив на шаг в сторону, она опустилась на стул.
– Пожалуй, я все же останусь, – сказала она еле слышно, развязывая на шее шарф.
Эжен тут же сорвался с места.
– Время прогулки. Я пошел.
Звук закрываемой за ним двери заставил ее вздрогнуть – в это самое мгновение она отчетливо, как никогда раньше, поняла, что теряет над сыном власть, и испытала такую боль, будто ей нанесли смертельную рану.
* * *
В воздухе стоял пряный аромат нагретой на солнце хвои. В цветастой легкой юбке и кофточке с рюшами по горловине и манжетам Гала – таким с недавнего времени стало ее имя – медленно поднималась в гору по извилистой тропинке. Позади нее с матерчатой сумкой через плечо шел Эжен. Он с тайным блаженством любовался гибкой шеей спутницы, ее узкой спиной, крутыми бедрами. Когда тропинка становилась шире, они вновь воссоединялись и шли, не разжимая рук, согласуя друг с другом ритм своих шагов, выискивая идеальное место для привала. Скатывающееся к горизонту солнце приглушило яркость красок, смазало очертания деревьев и уступов, трав и цветов. Напоенный ароматами ветер ласкал и бодрил одновременно, словно теплая, возбуждающая ванна.
Они разложили покрывало на лужайке с видом на долину. Отсюда над кронами деревьев виднелась нить дороги и сам санаторий. Гала без церемоний опустилась на покрывало, расстегнула две верхние пуговицы кофточки. Эжен, немного помешкав, отошел в сторону и, наклонившись, сорвал травинку. С наслаждением впитывая воздух каждой клеточкой своего тела, она смотрела на него. На нем были светлые брюки и белый джемпер с закатанными по локоть рукавами. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дрожь ветвей, обрисовывали его силуэт золотистым ореолом.
– Молодой бог, – еле слышно произнесла она.
– Что? – он оглянулся на голос. – Ты о чем-то спросила?
– Иди сюда. Тут хорошо, – произнесла она чуть громче и похлопала ладошкой рядом с собой.
– Да-да…
Он вновь отвернулся и продолжал стоять, покусывая стебелек травинки.
– У Пенелопы хватит терпения ждать.
Гала распростерлась на покрывале. Подложив под голову руку, она закрыла глаза. Ею завладела нега, щемящее ощущение полноты существования и какое-то сладкое, томное предчувствие.
Опустившись на покрывало рядом с ней, Эжен вдруг оробел. От ее запрокинутого лица с влажными завитками волос на висках, с тонкими нитями бровей и веером ресниц веяло покоем и такой отрешенностью от высокого чистого неба над головой, от подрагивающей листвы, от него самого – от всего,
Кроны деревьев трепал ветер. Внизу белела черепичная крыша санатория. Он смотрел в подсвеченное солнцем спокойное лицо девушки и ждал. Чего? Он и сам не знал.
– Мой молодой бог, – наконец, едва разжав губы, повторила она.
– Бог не может быть ни молодым, ни старым. Он вечный, – ответил он резче, чем хотел.
– Ты мой бог. Мой умный, милый, чудный. Ты умеешь творить чудеса, – сказала она и замолчала, будто ей нужно было время, чтобы сказанные по-французски слова перевести на своей родной русский. С того самого вечера, когда молодой француз согласился пересесть к ней за столик, все в ее жизни изменилось. Дни перестали тянуться длинной монотонной чередой, а замелькали каруселью. Просыпаясь утром, она чувствовала карамельную сладость на губах, душа ее празднично ликовала. Каждый день видеть Эжена, разговаривать, просто находиться с ним рядом – было для нее так естественно, что возникал вопрос: как же она жила без него. Эжен много чего знал и с охотой делился своими знаниями, сочинял, и она была первой слушательницей его сочинений. Она не всегда понимала все, о чем он рассказывал, но его стихи волшебным образом воздействовали на нее. Звук его голоса, жесты, его улыбка и ясность взгляда были важнее всех смыслов. Может, и он сможет узнать ее лучше, почувствовать ближе, если ее не будут связывать путы французской грамматики?
И Гала заговорила по-русски.
– Мне кажется, что до знакомства с тобой меня просто не существовало. Нет, конечно, я была, только я – была не я. Где-то там, глубоко в душе, мне кто-то подсказывал, что в моей никчемной маленькой жизни есть какой-то смысл, для чего-то важного я родилась на свет. Только я даже не догадывалась о моем предназначении. Теперь знаю. Ты открыл мне меня саму, ибо мое призвание – быть для тебя, для твоей любви. Для твоих губ, рук, для твоих мыслей, твоих снов и мечтаний. Для всего тебя. Я хочу быть только с тобой. Я хочу ощущать всем своим существом только тебя.
Она по-прежнему лежала на спине, смежив глаза, и только ее тонкие губы едва шевелились в непонятной для Эжена речи.
– Если я кому-либо позволяла касаться себя и даже целовать, я просто искала. Искала любовь. Бог – есть любовь. Ты мой бог. Самый молодой и красивый бог. Мой Аполлон. Ты – моя любовь. Если мое тело было доступно чужим взглядам, мужские руки заставляли меня дрожать, то после я давала понять, что я его презираю, что я ненавижу его, что он совершил преступление. Его виной было то, что он – не ты. Я чувствовала, что в тех взглядах, касаниях есть нечто грязное, недостойное, греховное. Часами я стояла на коленях перед ликом Казанской богоматери и просила о прощении, просила одарить любовью. А потом я снова искала тебя в толпе, пробовала на вкус чужие поцелуи, чуждые объятия. Но даже если кто-то был рядом со мной, я чувствовала – это пустое. Океан, наполненный пустотой.
Внезапно Эжен ощутил радость. Сильное волнение отражалось на ее лице. Неужели она молится? Или приглашает к игре, упоительной и волнующей?
Он протянул руку в сторону, сорвал стебелек, провел мягкой кисточкой травинки по ее подбородку. Не открывая глаз, она небрежно отмахнулась. Этот жест показался ему таким наивным и в то же время изящным, что он невольно улыбнулся. Кисточкой травинки он коснулся ее ключиц. Гала снова отогнала невидимую мошку. Травинка скользнула в глубь выреза.
Гала открыла глаза и, увидев напротив себя его склоненное сосредоточенное лицо, вдруг рассмеялась.