Галактический консул
Шрифт:
— Потерпите, — сказал Кратов. — Только три часа, даже меньше. Потом будете похваляться перед знакомыми, что провели пол-суток в клетке с ужасным, кровожадным убийцей-плоддером и вышли победителем. В нравственном, разумеется, смысле.
— Ваш юмор оставьте при себе. Меня он не очаровывает.
— Ваше презрение меня тоже не обжигает…
— А как же пирофобия? — сощурился Биссонет. — Или это тоже одна из ваших фантазий, вроде дольмена или сигнал-пульсатора?
Кратов прикрыл глаза. «Как же он боится меня! При этом он помнит, что я звездоход, а значит — чувствую его страх, знаю об этой его слабине. И он злостью изгоняет из себя этот страх. Аксютин тоже боялся, но воевал с самим собой совсем иначе… Ну что я им всем сделал?»
— Что я вам сделал? — спросил он
Несколько мгновений Биссонет молча и с некоторым удивлением разглядывал его.
— Выкиньте эту игрушку, — вдруг произнес он. — Для меня рядом с вами все едино — что три часа, что три года.
Кратов пожал плечами, взял часы и вылез в тесный, едва вмещавший его тамбур. Задернул перегородку за собой, раздернул перед собой… И замер.
«Слышу, — подумал он. — Совсем рядом. Рукой подать».
В горле пересохло. Забытые часы выскользнули из разжавшихся пальцев в траву.
— Биссонет, — позвал он шепотом.
ИНТЕРЛЮДИЯ. ЗЕМЛЯ
…И был пир, и стол ломился от яств, которые были приготовлены руками хозяйки дома из всего, что еще утром росло в огороде, било крыльями или блеяло во дворе. И подняты были из погреба кувшины с лучшим вином. И безутешен был хозяин, требуя, чтобы все было съедено и выпито без остатка еще до захода солнца.
Хозяин, ублаженный происходящим сверх всякой меры, сидел в позе Зевса Олимпийского во главе стола. Хозяйка, субнавигатор Звездного Патруля в отставке Джемма Ким, в длинном домотканом платье с причудливым узором, пристроилась с краю, время от времени отлучаясь затем, чтобы обновить стол. Она ничуть не изменилась за эти двенадцать лет, разве что стала немногословной и приобрела едва заметную улыбку материнского снисхождения, с которой глядела как на детей, так и на взрослых, отнюдь не исключая мужа.
Кратов как почетный гость устроен был на дубовой скамье по правую руку от хозяина, а на плече у него висла слегка захмелевшая Марси, которая вполне освоилась с новым окружением. Магнус Мессершмидт, грузный и лысый, похожий на известные портреты Черчилля, восседал напротив них в кресле, каковое лично притащил для себя из дома. При знакомстве, осторожно пожав руку Кратова, а затем приложившись губами к ладошке Марси, он деликатно осведомился: «Ваша дочь? Изумительно прелестное дитя!» Марси хихикнула, Грант захохотал. Кратов же совершенно потерялся, и пока он сконфуженно искал слова, чтобы объяснить Мессершмидту всю степень его заблуждения, на помощь поспешила Джемма. «Не следуйте традициям, Магнус, — сказала она, мягко улыбаясь, — а судите-ка по себе…» Подруга толстяка, темнокожая Авене, в изысканной прическе из миллиона тончайших косичек, с большими, чуть звероватыми глазами и пухлыми лиловыми губами, туго затянутая в тончайшую белую ткань, выглядела ненамного старше Марси. Не прошло и пяти минут, как девицы сделались подругами на всю жизнь, в один голос хохотали, синхронно налегали на чудесное грантовское вино и несколько раз срывались из-за стола — обменяться нарядами.
Сорванцы-погодки Софокл, Спартак и Константин, пользуясь всеобщим попустительством взрослых, присоединялись к трапезе набегами. Компанию им составляли толстая белобрысая Кристина, дочь Магнуса от первой подруги и кудлатый, похожий на обезьянку мулат Зигфрид, трех лет от роду, дитя любовного союза с Авене.
В круговорот застольных бесед течением свободной мысли заносило самые разнообразные темы.
Весьма поверхностно обсуждена была концепция пангалактической культуры.
— Да, я фашист! — кричал Магнус, размахивая куриной ногой. — И я не желаю, чтобы мои дети смешивали свою чистую алую кровь с той сомнительной жидкостью, что циркулирует под хитином у всякой чешуйчатой мрази! Не желаю, чтобы чьи-то поганые щупальца указывали Человеку прямоходящему дорогу в будущее…
— Марси, держите Кратова за руки! — веселился Грант.
— Я держу, — ответила Марси. — И за ноги тоже. А зачем?
— И действительно, — сказал Кратов. — Только пировать мешаешь.
— Не надо говорить за моих детей, — вмешалась Авене. — Они сами решат, с кем им мешать свою
— Это и мои дети, — смутившись, возразил Магнус. — По меньшей мере наполовину…
— Человечество давно уже нуждается в защите от космической экспансии, — витийствовал он спустя мгновение. — И не столько от материальной, сколько от культурологической. Эти искушающие бессмертную душу идеи владычества над вселенной! Эти соблазны чужих звезд! Если так пойдет дальше, всем нам уготован удел индейцев-майя. На протяжении веков те строили великую цивилизацию. И потребовались недолгие годы, чтобы она рухнула в прах под напором совершенно чуждой культуры конкистадоров, со всеми европейскими прелестями, от гнусного алкоголя до не менее гнусных болезней. И дело не в том, что оттуда, — Мессершмидт указал курицей в хрустальные небеса, — на нас сыплются под видом даров и благодеяний чужие разлагающие идеи. А в том дело, что мы не готовы к их восприятию, и никогда не окажемся готовы, нам это все не нужно, и путь к совершенству у нас свой. Мы можем воспринять идеи всех этих чешуйчатых монстров только ценой отказа от своих идей! Ибо наша культура и то, что вы называете культурой применительно к разнообразным насекомым и пресмыкающимся, а также прочим тварям, о внешнем облике коих не будет извинительным и упоминать в приличном обществе, а наипаче за столом, лежат в различных плоскостях. И означенные плоскости не пересекаются! Господин Анастасьев говорит…
— Не надо цитировать Анастасьева! — запротестовала Джемма. — Особенно за столом.
— Что вы можете мне возразить, господин Кратов? — тоном ниже осведомился Магнус, налегая брюхом на блюдо с шашлыком.
— Только одно, — спокойно ответил тот. — Всякие плоскости пересекаются. Кроме параллельных, разумеется. Да и это лишь вопрос выбора метрики и системы координат.
— Неубедительно! — фыркнул Мессершмидт.
— А вы и не хотите, чтобы я вас убедил…
Без какого-либо перехода разговор перешел на поэзию.
— Ненавижу современных поэтов! — шумел Магнус. — Всякий, кто овладел грамотой и дорвался до паршивенького мемографа, уже мнит себя стихотворцем и лезет самовыражаться…
— Да много ли вы читали современных поэтов? — ощетинилась Марси.
— Изрядно, дитя мое! Ну вот хотя бы это. — Мессершмидт завел очи и с выражением продекламировал:
Лежу в луже.
Ложе — нет лучше…
— По-моему, прекрасно, — сказала Джемма. — Точно передано мироощущение свиньи.
— Мне тоже приходилось отдыхать в грязевых ваннах, — сказал Кратов. И спал как убитый. Особенно после семидесяти часов непрерывного бодрствования.
— Отнюдь не разделяю вашей снисходительности, — проговорил Мессершмидт. — Зачем поэту исследовать мироощущение свиньи? Или он сам свинья, или все мы живем в хлеву!
— Ну, если рассматривать экологическое состояние Земли в целом, задумчиво произнес Грант, — то достаточно близко к этому…
— Вы даже не уловили ритмомелодики! — рассердилась Марси. — Это же миниатюрный шедевр аллитерации! Прочтите дальше, и все станет понятно. «Букет букв — буклет бука»…
— Бред брюха, — сказал Магнус. — Не желаю.
— Брат-плоддер, прикончи этот нескладный спор какой-нибудь цитатой, попросил Грант. — Если ты не изменил еще своим пристрастиям.
— Не пойму, чем это вызвано, — сказал Кратов. — Но из головы не идут эти строки:
Стремнина персиковых лепестков, Летящих с обрыва в ущелье теней. Лишь здесь — небеса, и земля — только здесь, А не среди людей… [17]— Что тут непонятного, — проворчал Магнус. — Все так и есть, поглядите по сторонам. У нас в долине разве жизнь?..
17
Ли Бо. Перевод с кит. Э. Балашова.