Галобионты

Беляев Иван

В голосе Степанова явственно проступало злорадство. Геракл и раньше догадывался, что профессор не жалует полковника, а теперь окончательно в этом убедился.

– Мне кажется странным, что вы отпускаете Тихомирова в такой ответственный момент, – не успокаивался Геракл.

– Все очень просто, мой друг. На это у меня имеется целый ряд веских оснований. Во-первых, в последнее время поведение моего ассистента становится несколько неадекватным. Я связываю это с усталостью и моральной подавленностью Михаила Анатольевича. Я знаю его уже много лет и имел возможность наблюдать за ним такую особенность. А во-вторых, –

Степанов понизил голос и придвинулся к собеседнику еще ближе, давая понять, что собирается поведать нечто чрезвычайно важное, – откровенно говоря, мой друг, мне бы не хотелось, чтобы Тихомиров присутствовал на предстоящей адвентации. Я не стану открывать тебе причины моего нежелания – об этом ты узнаешь, когда придет время. Но ты должен знать, что я предпочел бы видеть тебя на его месте в этот ответственный и нелегкий для всех нас период.

– Спасибо за доверие, Хозяин, – проговорил Геракл.

Спокойный, без тени подобострастия, тон разочаровал Степанова. От был уверен, что его питомец прореагирует совсем по-иному, выказав бурную радость.

– Ты, вероятно, сильно утомлен? – спросил профессор, пристально вглядываясь в Геракла.

– Да, мне хотелось бы отдохнуть немного.

– Тогда пойдем поскорее в лабораторию, быстренько проведем необходимое тестирование, а потом ты отправишься вкушать заслуженный отдых.

Что-то произошло с Гераклом наверху, в этом у Степанова не было никаких сомнений. Впрочем, он знал и раньше, что несколько дней, проведенных среди людей, обязательно оставят отпечаток в психике Геракла. По-другому и не могло быть. Тем не менее, Степанов не переставал тревожиться. Когда Геракл стоял перед ним в спальне и подробно докладывал обо всем, что произошло в море, были такие моменты, когда Степанов ощущал нечто странное и тревожащее в своем питомце. В Геракле появилось больше независимости, казалось, теперь он не так предан своему патрону, как в самом начале, до операции с „Антеем“.

Степанов засомневался, не слишком ли много самостоятельности мышления и силы характера у Геракла? Не стоило бы сделать что-нибудь с этим, пока еще не поздно и пока питомец продолжает называть своего босса Хозяином? К примеру, установить психопрограмму, как это делалось с другими его питомцами. А может быть, предпочтительнее будет создать мощный противовес Гераклу? Как это говорится? Разделяй и властвуй? Вот и он будет придерживаться этого мудрого принципа.

Физическое состояние Геракла было практически безукоризненным. Только одно обеспокоило Степанова. Геракл пожаловался, что не может долгое время переносить жару без того, чтобы не поглощать жидкость в огромных количествах. Геракл рассказывал, что уже через восемь часов нахождения под жарким солнцем, он ощутил настоятельную необходимость окунуться в воду.

– Сколько ты пролежал в воде?

– Тридцать четыре минуты. Я пролежал бы еще столько же, если бы не та старуха.

– Нужно будет поработать над твоей терморегуляцией, – сказал Степанов.

– Кстати, в прохладную погоду я могу находиться на открытом воздухе сколько угодно, – добавил Геракл.

– Хорошо, мой друг, мы что-нибудь придумаем, – сказал профессор, – теперь тебе следует выспаться и хорошенько отдохнуть. А завтра ты мне представишь подробный отчет о своих похождениях. Я еще не все для себя уяснил. Сегодня

я уже не в состоянии выслушивать тебя – тоже ужасно устал и хочу поспать. После начала адвентации у нас будет так много работы, что времени на отдых почти не останется. Так что, надо пользоваться моментом.

Геракл кивнул, поднялся с кушетки и вышел из комнаты, пожелав Степанову спокойной ночи.

– И тебе того же, мой друг, – рассеянно ответил профессор, не поворачивая головы, словно был так увлечен своими мыслями, что не заметил ухода Геракла.

Но на самом деле Степанов не выпускал вернувшегося питомца из поля зрения не только пока он находился в кабинете, но и когда шел по коридору, направляясь в свой отсек.

– Мало покорности, – пробормотал профессор, нахмурясь, – что-то в последнее время у меня появляются проблемы с повиновением.

Антон Николаевич обратил внимание на одну деталь, которая никогда не привлекла бы внимания стороннего наблюдателя. Когда профессор сказал, что ждет отчета на следующий день, Геракл ограничился кивком головы, хотя перед своей поездкой он обязательно произнес бы сакраментальные слова: „Да, хозяин“. И к пожеланию спокойной ночи Геракл не соизволил присовокупить слова „хозяин“. Казалось бы, мелочи, но они могли стать симптомами более серьезной болезни, поразившей Геракла, пока он гулял на свободе, предоставленный самому себе.

Степанов наблюдал за Гераклом, пока тот не вошел в отведенное ему помещение, потом походил по кабинету, дошел до кресла, задумчиво опустился в него. Сначала вышел из-под контроля Тихомиров, затем Геракл начал проявлять признаки чрезмерной независимости. Это становилось похожим на эпидемию.

– Вероятно, пришли такие времена, когда все становится с ног на голову, – подумал Степанов, – стало быть, нужно приспосабливаться к таким временам.

Сна как не бывало. Профессор встал, потянулся и направился в главную лабораторию. Тихомиров, прикорнувший за столом, при появлении профессора вздрогнул и подскочил чуть не до потолка.

– Михаил Анатольевич, все нормально? – спросил Степанов.

– Все хорошо, – хрипловатым спросонья голосом ответил Тихомиров.

– Идите к себе, ложитесь отдыхать. Я побуду здесь вместо вас.

– Как скажете, Антон Николаевич, – Тихомиров поднялся и направился к выходу, но, вспомнив о чем-то резко остановился и повернулся к профессору. – Антон Николаевич, вы уже отослали полковнику сообщение о возвращении Геракла?

– Спасибо, что напомнили, Михаил Анатольевич, я совсем запамятовал. Коль скоро вы вспомнили, не трудно ли вам будет сделать это самому?

– Безусловно, Антон Николаевич, я все сделаю немедленно.

Проводив взглядом Тихомирова, Степанов повернулся к стене, где помещались гебуртационные камеры и погрузился в глубокое раздумье. Мысли о Геракле, Дзержинце и Тихомирове отошли на второй план, заслонившись предвкушением грядущего события.

„Никто, кроме меня не поймет, что я сделал, – думал Степанов, не отрывая глаз от одной из гебуртационных камер, стоящей чуть поодаль от остальных, на небольшом возвышении, – они думают, что эта серия почти такая же, как и все предыдущие за исключением нескольких усовершенствований… – губы профессора исказила злобная улыбка, – пусть думают. Потом это станет для них замечательным сюрпризом“.