Гамаюн – птица сиреневых небес
Шрифт:
Таня уходит на кухню, и оттуда доносится звон посуды и шуршание пакетов. Помыв руки, Михаил идет знакомым коридором и усаживается на стуле за барной стойкой. Он поглядывает на хлопочущую девочку и ищет в ней теперь уже не сходство, а отличия от матери. Их тоже немало, и его сердце постепенно успокаивается, возвращаясь к привычному ритму.
– Как же ты выросла, как изменилась, –
– Да, я тоже, – легко соглашается Таня без особого сожаления и ставит перед Михаилом чашку дымящегося чая и вазочку с конфетами, печеньем, мармеладом и пастилой.
– Я смотрю, ты тут с голода не пропадаешь, – кивает Михаил с улыбкой на горку сладкого.
– У меня много еды, – пожимает плечами Таня.
Михаил смотрит на замкнутое лицо девочки и не знает, как строить разговор. Да, задал ему Сергей задачу. Вряд ли Таня будет с ним откровенничать, даже если у нее и возникли какие-нибудь девчачьи проблемы. Да и какие проблемы могут быть? Поссорилась с подружками? Помирится. С парнем разругалась? Ну, об этом она точно не расскажет почти не знакомому ей другу отца. И вот что тогда Сергей от него хотел?
– Папа почему-то решил, что у тебя могло что-то приключиться, и попросил навестить, – решает он пойти напролом и пристально вглядывается в лицо девочки.
Таня меняется в лице и бросает на Сергея пронзительный взгляд. Господи, и взгляд такой же, как у Марины! Да, генетика великая вещь, но как же странно видеть одного человека в другом!
– Так у тебя все нормально?
Таня опускает глаза и нервно стучит ложечкой по блюдцу. Не отвечает. Сам черт этих подростков не разберет. Ведь наверняка же какая-нибудь чушь на постном масле.
– У меня все в порядке, – отчеканивает ровным голосом Таня. – Так папе и передайте. Все у меня хорошо.
– Ладно. Так и сделаю.
Разговор не вяжется. Михаил пьет чай и мучительно выискивает темы для разговоров. Но все его попытки разговорить Таню натыкаются на стену… нет, не равнодушия, а чего-то другого… Она как будто не слышит его, прислушиваясь к одной ей ведомым мыслям, но при этом не высказывает ни поспешности,
– Ну тогда я поехал, Танечка, – говорит он.
Таня пожимает плечами. Провожает гостя до входной двери, стоит, прислонившись плечом к стене коридора, и наблюдает, как Михаил завязывает шнурки ботинок.
– А я вас помню, дядя Миша, – вдруг говорит она без всякой связи с предыдущим.
– Прости. Не понял.
– Я вас помню, – упрямо повторяет Таня. – В детстве. Я тогда совсем маленькой была. Однажды просыпаюсь утром, а рядом с постелью стоит огромная коробка, полная зеленых мандаринов. И кукла в них лежит большая. Я ее потом Соней назвала. А мама и говорит: «Это тебе дядя Миша привез с юга».
Михаил расплывается в улыбке.
– Точно. Было такое. Я тогда в Абхазию в командировку ездил. И привез тебе в подарок мандарины и куклу. Неужели помнишь?
Таня кивает головой. Глаза ее в полумраке горят болезненным блеском. Такой бывает у людей, долго болевших и уставших душой, которых долго качало над черной бездной, перевешивая гири судьбы то в одну, то в другую сторону.
– Дядя Миш…
– Что, моя дорогая?
– Дядя Миш, а вы не скажете, где находилась та квартира, где мы с папой и мамой до переезда сюда жили?
Михаил старательно наклоняется и заново распускает уже завязанный шнурок. Он медлит в попытке придумать ответ, в попытке скрыть свое перекошенное лицо и вспыхнувшую в глазах растерянность.
– Какая квартира, Тань?
– Я помню, – упрямо повторяет девочка, глядя в затылок Михаилу. Он чувствует это по тому, что руки вдруг стали потными, и шнурки скользят, не желая завязываться как надо. – Я помню, что мы жили в другой квартире. У нее окна выходили на институт.
– На институт?
– Да. И когда в институте раздавался звонок, ну, на перемену, я его слышала. А в окно был виден маленький двор с клумбой, и посередине двора огромный тополь и деревянный домик-горка.
Конец ознакомительного фрагмента.