Гамбит некроманта
Шрифт:
— Оставь, прошу. Все это неважно. Шелуха на душах людских.
— Идеи правят в явном мире, — наставительно заметил Вир.
— У меня впереди такое, ради чего не жаль жизни! — упрекнул Некр, которому точно не хотелось говорить о наползающей на мир грязи.
— Несомненно, — согласился Вир. — Не покривлю душой, сказав, что жил ты именно ради этого мига: шага в вечность, Перехода. Однако я хочу тешить себя надеждой встать с тобой плечом к плечу.
— Или спина к спине.
— Это уж как получится.
— Посмотрим, — обронил Некр, вглядываясь вперед.
Золоченая колесница
Закат совсем потух, ночь наступила слишком скоро, но свет впереди не померк. Вир остался в явном мире, не пошел с ним, но Некру и не требовалась поддержка. Тем более, колесница притормозила и явно ждала именно его. Не чувствуя более собственного тела, он сделал шаг, другой. Мгновение и вот он уже… не в колеснице, а верхом, будто дикий скиф, сжимает гриву огненного жеребца невероятной красоты с сапфировыми глазами. В единый миг все стало неважным. Почти. Слова Вира застряли в памяти намертво — от посмертного напутствия не отмахнуться.
Трагедия тех, кто посвящает себя загробному миру — в неопределенности последнего шага. Вначале жить человеком, как можно дольше, не допуская и мысли, чтобы не жить; учиться силе и заклятиям, не имея даже уголька дара — впрок; блуждать по тропам непрекращающихся сомнений; страшиться прихода старости и ждать мига вечности, не будучи уверенным в возвращении. Однако Вир, видно, слишком хорошо узнал того, кого назвал учеником трижды, первые пару раз будучи очень невежливо послан: сначала, практически беззлобно, к Ильапе, затем, более настойчиво, — к Супаю.
«Столь ли хорош оказался тот, кого нынче зовут Некром, для подобной настойчивости или просто задел самолюбие слишком сильно? — подумал он, но мельком. Мысль была неважной, но раздула угли любопытства: — Вир все равно не скажет. Или нет. Придется вернуться, чтобы спросить».
«Возвращаться следует в любом случае, не только из-за непрозвучавшего вопроса, — решил он, — но не оборачиваясь назад, а свершая полный круг».
За великими горами жило племя, зовущее себя детьми великой птицы. Они верили в радугу-змею. По ту сторону океана она же раз за разом убивала родного брата, которого неминуемо возвращала к жизни его невеста-жена-сестра. Кто знает, может, она станет поджидать и его. Оружия Некр не захватил, но в своих силах отбиться не сомневался.
Копыта ударили о землю в последний раз и понесли над пенными волнами. Все выше и выше. Вот уже и не понять. Все еще пена внизу или уже облака. Так ведь можно обогнуть все мировое яйцо… или яблоко — и так,
Показалось или в небесах действительно легкими колокольчиками и невесомыми перистыми облачками заструился смех: нежный, девичий, от которого сладко заныло в груди? Некр запрокинул голову и действительно разобрал в вышине огненный крестик парящей птицы: Жар-птицы из странных легенд, рассказанных учителем, — преданий чужого народа, рожденных по ту сторону величайшего океана, но по сути повествующих о том же, о чем рассказывала Некру мать.
В уши влился тихий, успокаивающий шепот: не уговаривающий, не соблазняющий, а объясняющий. Если он пожелает повернуть, то непременно сделает это. Если захочет, останется здесь иль вновь родится. В Нави было хорошо, в Явь не хотелось, вот только Вир стремился встать с ним плечом к плечу. Вир посчитал его достойным Рубежа; назвал лучшим из лучших. И, в конце концов, разве не Некр хотел чего-то такого всю жизнь?
Он очень четко понял, что будет служить хозяйке этого смеха и не только ей, но не пожалел об этом. Владыки Нави не хотели ни храмов, ни поклонений, ни сокровищ или жертв. Они стремились сохранять равновесие и просили его о помощи. И Некр принес им клятву, не произнеся при этом ни единого слова.
Не описать как давно, не было ничего, кроме пустоты вечных вод величайшего океана. Однако прилетела утица, снесла яйцо, а его обвил змей, закусив собственный хвост, чтобы даже во время сна не развернуться, выпустив сокровище: грел и охранял, пока не вылупилось, а вместе с ним — все сущее. Некр был этим змеем, и некто до него — тоже, как являлся им один из Владык. Сам он, скинув кожу, явился править по другую сторону явного мира — один из четверых, кому Создатель-утица открыл смысл бытия.
— Вольно же тебе верить этой сказке!
Некр моргнул, выдирая себя из искусственно насланного сна, взглянул зло, до хруста сжав подлокотник кресла и знак уробороса, который так и не выпустил.
— Сказка?! — воскликнул он. — Многие народы с тобой поспорили бы.
— А вот это мы исправим, — пообещал собеседник. — Сам не успею, другим накажу. Впрочем, и без этого ясно, как добиться от людей повиновения.
— Когда мы ходили с тобой по дорогам, то, наоборот, освобождали рабов, — напомнил Некр с сожалением в голосе.
Зря он пришел. Стоило послушать Вира, однако он счел необходимым решить по-своему, а учитель не стал препятствовать. Отговорить попытался, конечно, только когда на Некра действовали слова?
— Много вод утекло с тех пор, страж и опора черного бога. Разрушитель!
В устах собеседника обращение звучало худшим ругательством, однако даже вся власть и сила хранителя знаний над умами внимающих ему не могла заставить Некра предать свою суть.
— Уничтожать отжившее — благо, дающее место обновлению, — заметил он и перехватил яростный взгляд, еще более непримиримый от того, что собеседнику посмели перечить.