Гамма для старшекласников
Шрифт:
Одна-единственная старушонка, не сомневающаяся, что пробивать дорогу в транспорте нужно именно таким способом, вышибла меня из колеи. Вновь я ощутил себя шпионом в стане врагов, диверсантом, прилагающим титанические усилия, чтобы казаться одним из них, но мне это плохо удавалось. Язык, на котором они обращались друг к другу вызывал у меня спазмы, их красноречивые жесты при попытке копирования приводили к судорогам. Я балансировал на краю пропасти. Любое неосторожное движение, слово - могли выдать меня с головой.
Жутковатая вещь - разговаривать на чужом языке, на чужой планете, двигая руками и ногами, согласуясь с общепринятыми нормами. А попробуйте-ка
Кролику, переселившемуся в тигра, тоже, вероятно, придется глотать мясо, но и тошнить его будет при этом беспрерывно.
Вспомнилось, как около месяца назад за окнами раскричались ночные мушкетеры. Двое трезвых колошматили троих пьяных - шумно, не соблюдая никаких правил приличия. Возможно, они считали, что им нечего скрывать и нечего стыдиться. Ночные бретеры ругались в голос и не стеснялись бить ногами по голове. Никто украдкой не озирался и никто не караулил на "шухере". Миру открыто преподносилось кривое зеркало, и квартал безмолвствовал, обратившись в гигантский ночной ринг.
Сотрясаясь от пульсирующего озноба, я поспешил укрыться в ванной, где немедленно включил горячую воду. Но и там я слышал то, чего никак не мог слышать, - хлюпанье выбегающей из ран крови, удары твердого неживого о мягкое живое. А минутой позже слух стал ловить далекое эхо канонады. Стреляли из орудий по густонаселенным районам, и пятнистые танки вползали в город, угрожающе задрав стволы. Чернобородые мужчины, сжимая в руках оружие, недобро смотрели на пришельцев, глазами выискивая цель. Солдаты, мешковатые и неповоротливые от усиленных касок и тяжелых бронежилетов, вжимали головы в плечи, озирая черные провалы окон, чувствуя за этими бойницами чужие караулящие глаза. Затевалось страшное. Снова у всех на виду. И мир по-прежнему безмолвствовал, утешаясь тем, что бойня происходит за тысячи миль от безмятежного большинства. А я слышал и видел все...
Простейший тест на выявление невроза. Вопрос: "Спите ли вы, мсье, с открытой форточкой?" Ответ: "Да... То есть, нет, но... Я бы хотел и даже с радостью, но не могу. Не в силу страха перед холодами, а в силу страха перед звуками. Не умею, знаете ли, не слышать..."
Плохо, очень плохо, что не умеем. И снова бром, душ Шарко, ватные тампоны в ушные раковины. А как иначе? Ангелы порхают всегда бесшумно. Топают и грохочут лишь Велиалы с Вельзевулами. Еще одна из грустных данностей. В нынешней Палестине нынешнему Молоху в жертву приносят Тишину.
Струя из-под крана накаляла ванну, а я ежился эмбрионом, не в силах согреться. С пугающей силой мне хотелось напустить на землю лютого холода - того самого, что сотрясал тогдашнее мое тело. Я мечтал о наводнениях и граде, о лавинах и снеге, что остудили бы неугомонных людей, выветрили бы из них зверей и бузотеров. Я взывал к морозу, что загнал бы забияк в дома и не давал высунуть носа. С ужасающей ясностью я вдруг понял, что всемирный потоп действительно был. Понял и вспомнил. И поверил в миф о прикованном к скале Прометее. Давать спички детям опасно. Слишком быстро огонек превращается в пламя пожаров. Люди освоили это искусство в совершенстве. Алхимия разрушения проникла в кровь, в гены. Это стало ремеслом, уважаемой профессией.
Той ночью я спал в обнимку с грелками. Утро покрыло окна калеными узорами. Я проснулся под торжествующий вой метели, под скрежет голой ветки об окно моей комнаты. Взглянув в зеркало, я содрогнулся. Изменения коснулись не только окружающего. Что-то стряслось и со мной. При повороте головы, лицо пугающе вытягивалось, уходило,
Температура падала в течение трех дней. Мне было страшно, но я торжествовал. В чем-то я стал чуточку умнее. Или может, прозорливее...
Дверь отворилась беззвучно, и, проникнув в собственную квартиру воровским крадущимся шагом, я повесил лоснящийся от влаги плащ на крючок, а зонт в раскрытом состоянии пристроил в углу. Надо было присесть или прилечь - короче, отдохнуть. Хотя слова "отдых" я никогда не понимал. Что-то не ладилось у меня с этим туманным термином. Я знал, что отдохнуть - значит выспаться на все сто, но также знал, что отдохнуть на всю катушку - значило уже нечто совершенно иное. Отдыхая на всю катушку, люди не находили порой сил на следующее утро, чтобы элементарно сползти с кровати.
Некоторое время я бездумно просидел в кресле. Затем сунул в рот ломоть батона, механически стал жевать. Стены и потолок глядели на меня, я на них. Каждый при этом думал нелестное. Да и что там думать! Так себе была квартирка - средней ухоженности, без мебельных и архитектурных излишеств. Разве что книги, но и те стыли на полках взводами и батальонами, взирая на мир без всякой радости. В строю - оно всегда в строю. Меж страниц плоско и угнетенно молчали мысли, сжатые неимоверной теснотой строки буднично выцветали. И только где-то под обоями тихонько шебуршала жизнь. Усатая разведка следила за мной, карауля хлебные, просыпаемые на пол крошки. "Хрена вам!
– подумал я.
– Все подмету и вытру!" И тут же под полом сонно завозилась мышь. Что-то приснилось ей мутное - тычок швабры или, может быть, человеческий пинок. Машинально прихлопнув ладонями, я погубил пролетевшую моль, и так же машинально припомнил, какое удовольствие мне доставляло в младенчестве пугать бабушек воплями: "Оль! Оль приетеа!" И бабушки, тяжело топоча, мчались ко мне, всплескивая руками, пытаясь поймать пыльнокрылого мотылька. Мои бабушки любили вязать. Свитеры, носки, варежки... Моль была для старушек первым врагом.
Не люблю пустоты в руках. Батон съелся, и пальцы тут же подцепили случайную книгу. Наугад распахнув ее, я лениво заелозил глазами по строчкам. Иногда такое бывает. Буквы, как иероглифы, и никак не сливаются в мысль. Виноват либо читатель, либо автор, либо оба вместе. В данном случае виноват был, видимо, я. Нужно было сделать усилие, и я сделал предварительно крякнув, прищурив один глаз и закрыв другой. Что-то перещелкнуло в голове, и вместе с Солоухиным я двинулся степенным шагом по лесу, выискивая занимательно-загадочное чудо природы - грибы. Чувствовалось, что Солоухин мужик азартный, но азартно на этот раз не получалось. Грибы отчего-то не волновали. Вообще не волновало ничто.
Захлопнув книгу, я отложил ее в сторону. Плохо дело, если ничто не волнует. Аморфность - это ненормальность, это корова в стойле. Зачем тогда жить? Ради страха однажды расстаться с жизнью?
Вспомнились вдруг словечки психиатра: фобия, психастения... Доктор заявлял, что это нормально. Значит, НЕнормально - жить БЕЗ страха? Я запутался и разозлился, но злость получилась безадресной, какой-то абстрактной. Да и чем, если разобраться, виноваты медики? Они как все. Вынуждены писать и отписываться. И времени на лечение попросту не остается. Рецепты, квитанции, справки... А что делает наша доблестная милиция? Тоже пишет. Акты, протоколы, отчеты. И наука пишет. Взвесьте любую кандидатскую или докторскую - не менее килограмма. А суньте в печь, и сгорит не хуже обычного полена.