Ган Исландец
Шрифт:
Приблизившись к павшему министру, он невольно протянул ему руку, не примечая, что тот не отвечает на его вежливость.
— Здравствуйте, граф Гриффенф… — начал он по старой привычке, но тотчас же поправился, — господин Шумахер!..
Он замолчал, довольный и истощенный этим усилием.
Воцарилась тишина. Генерал приискивал достаточно суровые слова, чтобы достойно продолжать свое вступление.
— Ну-с, — сказал наконец Шумахер, — так вы губернатор Дронтгеймского округа?
Генерал, несколько изумленный вопросом того, которого сам пришел допрашивать,
— В таком случае, — продолжал узник, — у меня есть к вам жалоба.
— Жалоба! Какая? На кого? — спросил благородный Левин, лицо которого выразило живейшее участие.
Шумахер продолжал с досадой:
— Вице-король повелел, чтобы меня оставили на свободе и не тревожили в этой башне!..
— Мне известно это повеление.
— А между тем, господин губернатор, некоторые позволяют себе докучать мне и входить в мою темницу.
— Быть не может! — вскричал генерал. — Назовите мне, кто осмелился…
— Вы, господин губернатор.
Эти слова, произнесенные надменным тоном, глубоко уязвили генерала, который отвечал почти раздражительно:
— Вы забываете, что коль скоро дело идет о долге службы королю, власти моей нет границ.
— Кроме уважение к чужому несчастию, — добавил Шумахер, — но людям оно незнакомо.
Бывший великий канцлер сказал это как бы самому себе. Но губернатор слышал его замечание.
— Правда, правда! Я не прав, граф Гриффенфельд, — господин Шумахер, хочу я сказать; я должен предоставить вам гневаться, так как власть на моей стороне.
Шумахер молчал несколько минут.
— Что-то в вашем лице и голосе, господин губернатор, — продолжал он задумчиво, — напоминает мне человека, которого я когда-то знал. Давно это было; один я помню это время моего могущества. Я говорю об известном мекленбуржце Левине Кнуде. Знали вы этого сумасброда?
— Знал, — ответил генерал, не смутившись.
— А! Вы его помните. Я думал, что о людях вспоминают только в несчастии.
— Не был ли он капитаном королевской гвардии? — спросил губернатор.
— Да, простым капитаном, хотя король очень любил его. Но он заботился только об удовольствиях и не имел и капли честолюбия. Вообще это был странный человек.
Кто в состоянии понять такую непритязательность в фаворите.
— Тут нет ничего непонятного.
— Я любил этого Левина Кнуда, потому что он никогда не беспокоил меня. Он был дружен с королем, как с обыкновенным человеком, словом, любил его для своего личного удовольствие, а ничуть не для выгод.
Генерал пытался перебить Шумахера; но тот упрямо продолжал, по духу ли противоречие, или же потому, что пробудившиеся в нем воспоминание были действительно ему приятны.
— Так как вы знаете этого капитана Левина, господин губернатор, вам, без сомнение, известно, что у него был сын, умерший еще в молодости. Но помните ли вы что произошло в день рождение этого сына?
— Еще более помню то, что произошло в день его смерти, — сказал генерал, дрогнувшим голосом и закрывая глаза рукою.
— Однако, — продолжал равнодушно Шумахер, — это обстоятельство известно немногим и прекрасно
— Я могу вам объяснить, — сказал генерал. — Избирая покровителя душе своего сына, этот капитан Левин полагал, без сомнение, что у Бога бедняк сильнее короля.
Шумахер после минутного размышление заметил:
— Ваша правда.
Губернатор пытался было еще раз завести речь по поводу своего посещение, но Шумахер снова перебил его.
— Прошу вас, если вы действительно знали этого мекленбуржца Левина, позвольте мне поговорить о нем. Из всех людей, с которыми мне приходилось иметь дело во время моего могущества, это единственный человек, о котором я вспоминаю без отвращение и омерзения. Если даже причуды его граничили иной раз с сумасбродством, все же немного сыщется людей с такими благородными качествами.
— Ну, не думаю. Этот Левин ничем не отличался от прочих. Есть много личностей гораздо более достойных.
Шумахер скрестил руки и поднял глаза к небу.
— Да, таковы они все! Попробуй только похвалить перед ними человека достойного, они тотчас же примутся его чернить. Они отравляют даже удовольствие справедливой похвалы, к тому же столь редко представляющееся.
— Если бы вы знали меня, вы не стали бы утверждать, что я стараюсь очернить ген… то есть капитана Левина.
— Полноте, полноте, — продолжал узник, — вам никогда не найти двух человек столь же правдивых и великодушных как этот Левин Кнуд. Утверждать же противное значит клеветать на него и непомерно льстить этому гнусному человеческому роду!
— Уверяю вас, — возразил губернатор, стараясь смягчить гнев Шумахера, — я не питаю к Левину Кнуду никакого недоброжелательства…
— Полноте. Как бы ни был он сумасброден, людям далеко до него. Они лживы, неблагодарны, завистливы, клеветники. Известно ли вам, что Левин Кнуд отдавал копенгагенским госпиталям больше половины своего дохода?..
— Я не знал, что вам это известно.
— А, вот оно что! — вскричал старик с торжествующим видом. — Он надеялся безнаказанно хулить человека, полагая, что мне неизвестны добрые дела этого бедного Левина!
— Ничуть…
— Уж не думаете ли вы, что мне также неизвестно, что он отдал полк, назначенный ему королем, офицеру, который ранил его на дуэли, его, Левина Кнуда, только потому, что, как он говорил, тот был старше его по службе?
— Действительно, до сих пор я считал этот поступок тайной…
— Скажите пожалуйста, господин дронтгеймский губернатор, разве от того он менее достоин похвалы? Если Левин скрывал свои добродетели, разве это дает вам право отрицать их в нем? О! Как люди похожи один на другого! Осмеливаться равнять с собою благородного Левина, Левина, который, не успев спасти от казни солдата, покушавшегося на его жизнь, положил пенсию вдове своего убийцы!