Гангутцы

Рудный Владимир Александрович

— Браток, как мне тут до самого Гранина добраться?

Гранин, как дошел до верхнего «ми», дал такого «петуха», что Томилов и Пивоваров, стоявшие в стороне, с удивлением оглянулись.

Гранин кивнул на Пивоварова:

— Вон, спроси у того капитана.

Думичев повернулся и увидел ладного, подтянутого капитана с золотыми нашивками на синем кителе.

Вид у Пивоварова был бравый, под стать тому образу Гранина, который за эти месяцы выносил в своем сердце Сергей Думичев.

Но неужели Гранин сбрил бороду?

— Разрешите

обратиться, товарищ капитан? — подойдя к Пивоварову и выпятив грудь, лихо произнес Думичев.

— Обращайтесь!

— Прибыл до капитана Гранина в десантный отряд. Сапер Сергей Думичев из подразделения лейтенанта Репнина.

«Ну, все, — расстроился Гранин, услыхав фамилию Репнина. — Опозорился я на весь полуостров…»

— До капитана Гранина, значит? — смаковал Пивоваров. — Хорошо. Капитан Гранин любит лихих и подтянутых бойцов.

Пивоваров помедлил, оглядывая солдата с ног до головы.

— Только он очень занят, — продолжал Пивоваров. — Не знаю, сможет ли он оторваться от дел и вас принять. Обождите здесь, сейчас доложу. — И, не глядя на Гранина, скрылся в командном пункте.

Томилов последовал за ним. Думичев растерялся: опять не тот!

Невезучий день!..

Он снова подошел к гармонисту:

— Так это был не Гранин?!

— Какой ты прыткий! Этак — раз-два! — и до самого Гранина думаешь добраться? А вдруг Гранин не станет с тобой разговаривать?

— Станет. Мне мой командир приказал передать капитану личный поклон. А знаешь моего командира: он хоть и званием и ниже Гранина, но на весь Гангут знаменит. Слыхал про «линию Репнина»?

— Окопчики, что ли?

— Окопчики! — фыркнул Думичев. — Кабы не эти окопчики, тебе бы тут уж не разгуливать и не распевать…

Гранин метнул сердитый взгляд на часового, пытавшегося подать знак Думичеву. Часовой тотчас отошел.

— Ох, боюсь, не возьмет тебя Гранин к себе в отряд! — в сердцах произнес Гранин.

— Почему не возьмет, раз я командированный?

— Мало что командированный. Он у нас такой: он сначала храбрость да силу у всех проверяет.

— А Гранин сам силен?

— Так себе, — к Гранину вернулось веселое настроение. — Такой же, как ты, невзрачный…

— Ты, браток, полегче! — обиделся Думичев. — Сам-то ты не такой уж видный, а про командира смеешь так неуважительно говорить. — И, не зная, чем бы уязвить гармониста, добавил: — У тебя вон и баян на басах фальшивит.

— Да ну?

— Вот тебе и да ну! Я еще не совсем оглох на фронте: тыщу баянов за свою жизнь настроил, а такого фальшивого не слыхал.

— Так ты не сапер? Ты настройщик?

— Мало ли кто кем был на гражданской. Вон ты, например, кем был?

— Я? Гм… печником…

— Оно и видно. Я был по музыкальной части настройщиком. А наш лейтенант Репнин был ученый — историк.

— Был! Значит, теперь он не ученый?! — рассмеялся Гранин.

— Много ты на себя берешь!

Если бы не война, лейтенант Репнин поступил бы уже в академию. Если хочешь знать, он такой культурный командир, что вот никогда не позволит мне возле командного пункта рассиживаться да на фальшивом баяне играть.

— Тогда и я, пожалуй, не буду, — поднялся Гранин. — А то выйдет сам Гранин да отправит меня под арест. Он у нас злющий. Особенно когда что-нибудь ему не по нутру…

В командном пункте Гранина с нетерпением ждали Томилов и Пивоваров.

— Ну и умора! — хохотал Гранин, чувствуя себя неважно перед товарищами. — «Много, говорит, на себя берешь!..» Скажи на милость, много на себя беру, а? Ох, и народ эти саперы… Ну что вы уставились, что? Командира не видали, что ли? Закусить и то не оставили, все смололи, черти… А ну, возьму-ка я этого фрица в собственном соку. — Гранин присел за стол, положил себе остатки консервированного леща, взглянул исподлобья на Пивоварова и сказал: — Федор, пойди скажи ему, что капитан Гранин приказал: сейчас отдыхать, ночью рубить дзоты, а утром пусть явится сюда и настраивает баян… Нет, не надо сюда, — спохватился Гранин. — На вынеси ему, Федя, баян, пусть возьмет с собой…

А Томилов язвил:

— Самого Гранина не признают! Знаменитого капитана Гранина хлопают по плечу и принимают за рядового матроса. Дожили, товарищ капитан! Все-таки придется нашивочки на китель нацепить. Может быть, устроим смотр всему отряду?..

* * *

На другой день состоялся разбор эльмхольмского боя. Он проходил так, как задумал Пивоваров.

Томилов на разборе критиковал оборону, которая до сих пор строилась с расчетом, что противнику не удастся зацепиться за наш берег. А если удастся? Надо подготовиться и к этому.

Щербаковского тоже пригласили на разбор.

Несмотря на шторм, Щербаковский выполнил поручение Гранина и доставил на Эльмхольм продукты. Теперь он шел на командный пункт, довольный собой, надвинув вязаную шапочку набекрень. Ему льстило приглашение на совещание. Но всем своим видом Щербаковский хотел подчеркнуть, что ничего-де от оказываемого почета и от назначения командиром взвода не изменилось: смотрите, мол, я такой же простой главный старшина, каким был, когда командовал отделением.

Войдя в командный пункт, Щербаковский увидел карты, схемы, развешанные по стенам каютки, взглянул на Пивоварова, казалось его не заметившего, перехватил хмурый взгляд Гранина, — во всем чувствовалась строгость настоящего воинского штаба.

Щербаковский быстро скрылся. Вязаная шапочка была тут же убрана в карман. Невесть откуда появилась старшинская фуражка. Брюки из сапог он выпустил наружу, послюнявил пальцы и что есть силы проутюжил морскую складочку.

Приведя себя в порядок, Щербаковский вторично появился на пороге командного пункта и попросил разрешения войти.