Гангутцы
Шрифт:
Пивоваров переглянулся с Томиловым: «Даже Щербаковского прошибло». А Гранин подумал: «Прав все-таки комиссар — надо и героев подтянуть и устроить вверенным войскам смотр».
После разбора на КП пришел Макатахин. Он дописал рапорт, начатый в ночь возвращения с Эльмхольма, и теперь принес его Гранину.
Гранину часто приходилось выслушивать прожектеров. То и дело ему предлагали сногсшибательные планы высадки на эстонское побережье или рейда до Хельсинки и обратно, — люди так жаждали большого дела, что готовы были, кажется, голыми руками увести из Турку чуть ли не миноносец, Гранин гордился этими наступательными стремлениями матросов
Когда он прочитал над рапортом Макатахина два слова — «Совершенно секретно», он тяжело вздохнул: «Еще один фантазер в моем отряде».
Он подозвал к столу Томилова и стал читать вслух. На четырех вырванных из тетради страничках твердым почерком было написано следующее:
— «С целью еще более успешного проведения операций по занятию островов противника с наименьшим количеством бойцов и сокращением наших потерь прошу вас рассмотреть мой рапорт».
Гранин переглянулся с Томиловым и покачал головой: ну, мол, начинаются сказки Шехерезады. Но то, что он прочитал дальше, не было сказкой. Макатахин выносил и выстрадал каждое слово.
— «Я предлагаю, — читал Гранин, — из одиннадцати коммунистов и комсомольцев организовать диверсионную группу. Она явится авангардом отряда. В эту группу подобрать добровольцев, которых у нас привыкли называть героями, но мы назовем их сейчас просто отчаянными, ибо они должны уметь с врагами расправляться по-вражески. Эти бойцы должны хорошо владеть ножом, гранатой, огнестрельным оружием, быстро бегать по суше, ходить под водой, хорошо стрелять, грести, стойко переносить опасность, боль и самую смерть. В задачу диверсионной группы будет входить следующее…»
Гранин уже не обращал внимания на окружающих, на Томилова, взволнованного, как и он сам, на Макатахина, застывшего в тесной каморке командного пункта.
Гранин вытащил из кармана платок, вытер лысину и повторил:
— Так, значит, в задачу диверсионной группы будет входить следующее. Ну, что же ты тут надумал?
«До занятия острова, — продолжал читать Гранин, — провести туда под водой телефонный кабель и установить телефон.
Очистить десанту путь от мин и проволочных заграждений и с тыла подавить пулеметные точки противника.
Обеспечив высадку десанта, отступать вместе с противником в его тыл.
При этом — уничтожать штабы, пулеметные точки, все виды связи, боеприпасы, взрывать орудия, сжигать постройки, захватывать документы, создавать в тылу у врага панику, если нужно, угонять катера и по возможности отрезать отступление противника и подход подкреплений.
Командование этой группой прошу доверить мне».
Гранин быстро исподлобья глянул на Макатахина серьезно и немного удивленно. Голос его зазвучал глухо и вместе с тем взволнованно, когда он прочитал следующие строки:
— «Если среди нас найдутся единицы струсивших перед опасностью, не выполнивших приказаний, а также пытающихся сдаться в плен, — прошу разрешить мне расстреливать их собственноручно».
Дальше следовал раздел, озаглавленный Макатахиным так: «Подбор бойцов».
«Первое. Командир — радист-телефонист.
Второе. Разведчик. В скобках: кошачья ловкость, глаза и уши группы.
Третье. Два сапера с собачьим нюхом — проволоку и мины должны чувствовать в темноте.
Четвертое. Два моториста, хорошо знающие финские моторы на катерах.
Пятое. Рулевой, знающий острова и мины.
Шестое. Снайпер.
Седьмое. Корректировщик.
Восьмое. Артиллерист.
Девятое. Санитар».
«Всего, — заключил Макатахин, — одиннадцать человек. Кроме того, все должны уметь стрелять из финского оружия».
Под этим стояло, число, месяц и подпись: «Михаил Макатахин».
— Вот
Гранин встал, подошел вплотную к Макатахину и взял его за плечи.
— Ведь каков, а?! Все обдумал. Скажи на милость: «сапер с собачьим нюхом»! — Гранин любовно и вместе с тем испытующе смотрел в синие глаза молодого матроса. «Нет, — думал Гранин, — это не фантазер». — Ты, наверно, командированного имеешь в виду? Думичева? Да?.. А в разведчики? Не иначе самого Богданыча метишь: глаза и уши нашего отряда! Только как же это: он твой командир, а ты его в подчиненные? Не пойдет!
Макатахин молчал. Он понимал, что шутки Гранина добрые, от ласки они. Макатахин умел себя сдерживать. Он долго тренировал волю, потому что разведчику, который готов собственноручно расстреливать струсивших, не выполнивших приказаний, а также пытающихся сдаться в плен, такому разведчику нужна крепкая воля, и ему негоже раскисать от ласки командира.
А Гранин, снова перечитывая рапорт, приговаривал:
— Санитар! Парамошкова бы, самый подходящий для тебя был бы санитар. Рулевой, знающий острова и мины. Кого же ты в рулевые надумал?
— Алексея Горденко, — тихо ответил Макатахин.
— Ишь ты! Орленка! А не молод?..
— Твердый он.
— Ну как, комиссар, думаешь?
— Пусть готовится, — сказал Томилов, пораженный невозмутимостью Макатахина. — Сам доложу командованию. Дивизионному комиссару позвоню. Думаю, поддержит.
Когда Макатахин ушел, Гранин воскликнул:
— Люди, люди у нас какие, комиссар! Видал?! Да с такими людьми мы до Берлина дойдем! Пусть Гитлеру не то что Маннергейм, пусть ему хоть буржуи всего мира помогают! Разобьем, комиссар, разобьем?!
— Разобьем, Борис Митрофанович! — с жаром отозвался Томилов.
Глава десятая
Бой в эфире
Капитан Халапохья, помощник Экхольма по разведке, тоже побывал ночью на острове Эльмхольм. Обыскав убитого русского солдата, он нашел ценный для характеристики морального состояния гарнизона Гангута документ.
С разведкой дело обстояло прескверно: ни пленных, ни перебежчиков, ни даже трупов, потому что обычно после атак русские уносили убитых с собой. В карманах убитых на Бенгтшере пограничников Халапохья не нашел и не надеялся найти и клочка бумаги, хорошо зная предусмотрительность людей в зеленых фуражках. А тех пятерых раненых, что захватили, так то были не «языки» — инвалиды. Один без руки, другой ранен в голову, третий — весь в осколках гранаты, собственной гранаты, четвертый контужен и лишился речи и слуха, а пятому, с пробитым животом и ногой, еще выбили глаз; добьешься ли путного от таких пленных, даже действуя лаской, — Экхольм охотно отдал их другому шведу, только из добровольцев, приехавшему из Турку, от морской контрразведки; тот швед доказывал, что дело на Бенгтшере выиграл морской флот и трофеи принадлежат морскому штабу; он промолчал про нелепые потери своего флота от горстки диверсантов и маломощных катеров, промолчал и про бессмысленную расправу гардемаринов, высаженных с канлодки на Бенгтшер, с самым главным из диверсантов — с русским обер-лейтенатом в годах, из этого волка Халапохья уж что-либо выжал бы… Тяжело ранен, беспомощен настолько, что даже застрелиться не смог, зачем же добивать, только потому, что, как говорит командир взвода Листер, проворонивший десант, этот русский пограничник, и лежа, продолжал командовать?! Значит, котелок варит, язык работает, такой язык при навыках капитана Халапохья превратился бы через неделю в послушного «языка» и, может быть, выступил бы перед полевым микрофоном, как выступает у русских лейтенант Олконнен с Моргонланда.