Гангутцы
Шрифт:
Вечер был ветреный, но Гранину он казался душным. В одной тельняшке он присел на валун у выхода из КП, накинул на плечо ремень от баяна, растянул мехи, пробежал пальцами по клавишам, ухом приложился к кожаной груди баяна, и лицо его, до того такое хмурое, что часовой даже отошел подальше в сторонку, вдруг посветлело, будто он вспомнил что-то очень хорошее. А Гранин и верно вспомнил далекий город, где он приобрел этот баян, курсантские годы, старого казака, осевшего на Корабельной стороне против Малахова кургана, — это он обучил Гранина игре на таком
Гранин рванул мехи и заиграл казачью плясовую, лихую и заливистую.
Связной, посланный Пивоваровым в Кротовую нору, где теперь обитала резервная рота, остановился на минуту, послушал и с сожалением побежал дальше — передавать Щербаковскому приказание капитана.
Во всех ротах затихали голоса, когда по вечерам командир отряда начинал играть на баяне и петь. Любили матросы слушать его песни, любили ему подтягивать.
— Загрустил батя… — вздохнул в Кротовой норе Макатахин.
— С тоски сд-охнешь, когда наступать не д-ают…
— Каждый день капитан названивает генералу: матросы, мол, требуют наступления, — сказал связной, прибежавший за Щербаковским.
— Понимает он нашу д-ушу…
— Капитан тут каждую щель знает. Он всегда ко времени подсказывает, куда пулемет ставить, куда причалить…
— Он здешний, — авторитетно вставил Мошенников.
— К-какой же он здешний! Он русский!
Мошенников упрямился:
— Значит, он тут в гражданскую войну воевал.
— Тут гражданской войны не было, — сказал Макатахин. — Тут была революция. Но ее задушили. Кроме того, капитан в гражданскую войну был еще мальчиком.
— Мальчиком! Да ты видел, Макатахин, у него в каюте клинки? Он у Буденного в кавалерии служил.
— Если бы Гранин служил у Буденного, он был бы сейчас генералом.
— Любит приврать наш бог солнца и зажигалки, — не стерпел Бархатов. — И не краснеет. Капитан не старше нашего Ивана Петровича. Борода всегда солидность придает.
— У к-апитана и без бороды солидности хв-атает.
— У капитана — не спорю. А вот у некоторых других военных…
— Мне с вами т-равить некогда, — бросил Щербаковский, выходя. — Личное п-оручение капитана…
А Гранин перебрал с пяток казачьих песен, потом затянул любимую:
Сама садик я садила, Сама буду поливать, Сама милова люби-и-ла…К причалу Хорсена «Кормилец» доставил в этот час пополнение. Прибыл и Сергей Думичев, комсорг саперов, известный ныне на «линии Репнина» как знаток переднего края финнов, отличный строитель дзотов и ловкий разведчик: он так хитро перетасовывал финские ловушки, что противник потом неделю разбирался, где свое минное поле и где чужое.
Думичев выглядел франтом, хотя на переходе его порядком потрепало. Репнин приучил своего питомца бриться и чиститься в любых
В солдатской форме он действительно выделялся среди матросов. Форма на нем сидела образцово; видно, Думичев гордился ею и не собирался менять на флотскую, хотя шел к Гранину с удовольствием и мечтал поскорее увидеть этого прославленного командира.
Помня, что Гранин носит бороду, Думичев остановил первого же бородатого человека, лица которого в сумерках он не сумел разглядеть.
— Разрешите обратиться? Вы будете товарищ капитан Гранин?
— Пехота! — возмутился спрошенный. Это был Никитушкин из резервной роты; подстриженный, подбритый в парикмахерской, только что из бани, он отправлялся на Эльмхольм вместе с Щербаковским. — Гранина не знаешь! — стыдил он солдата.
Думичев, смущенный ошибкой, поднимался на скалу.
Сегодня он уже попал впросак, легкомысленно заговорив по пути из города к Рыбачьей слободке с Любой Богдановой, до того ему незнакомой.
Люба отдыхала на дороге возле мешка с картошкой, которую она очередной раз посылала в отряд.
Думичев, конечно, подхватил мешок, стал любезничать и всю дорогу до пристани заверял свою спутницу, что он ее знает, что ему хорошо знакомы ее красивые черные волосы и печальные глаза и что, когда он вернется с островов, они должны обязательно встретиться.
Люба рассмеялась и сказала, что глаза у нее не печальные, а насмешливые, потому что смешно смотреть на такого ненаблюдательного парня, как Думичев.
Ничего не поняв, Думичев ответил, что быть наблюдательным ему мешает тяжелая ноша, но он уверен, что рядом с ним не старуха, и вторично просит назначить ему место встречи.
А на пристани, когда он разглядел спутницу, понял, в чем дело, и узнал, что это жена его старого знакомого, ему стало стыдно.
— Ей-богу я вас знаю, — бормотал Думичев, оправдываясь. — Видел с Богдановым на электроходе. Перед самой войной…
— Только никому не рассказывайте, что увязались за беременной женщиной, — подшучивала над ним Люба. — Засмеют!..
«Уж если на дню раз не повезет, так и не повезет», — размышлял Думичев, вспоминая на пути к командному пункту эту историю.
На каждом шагу он встречал бородатых матросов; они никакого внимания не обращали на незнакомого солдата, на его щегольской вид.
Увидев на камне возле входа в командный пункт моряка в тельняшке, напевающего под собственный аккомпанемент «Сама садик я садила», Думичев подошел к нему и, чтобы снова не попасть впросак, хлопнул по плечу: