Гангутцы
Шрифт:
Его, конечно, не слышали. Но он произнес это для порядка, чтобы подбодрить и товарищей и себя. Он добровольно принял на себя заботу о жизни, о судьбах матросов, как старший, как командир. Обычно молчаливый, неразговорчивый, он заговорил языком командира, который точно знает, когда и что надо сделать, и языком комиссара, который понимает, когда и каким словом надо подбодрить людей.
Они испробовали все средства для спасения корабля, но корабль спасти не удалось. Тогда матросы достали
— Возьми, Марьин, ручник, — сказал Богданов. — Вот тебе фонарь и по табличке стучи в соседний отсек…
Осветив фонариком табличку перестукивания, накрашенную суриком на переборке рядом с дверью люка, Марьин дробно застучал металлическим молотком, вызывая соседей. Трое его товарищей молча работали, в паузы прислушиваясь, не донесется ли ответный стук.
И когда соседний отсек, как эхо, откликнулся на вызов Марьина, Богданов выпрямился.
— Это я… Егоров… Пятый и четвертый затоплены… Мина… У нас по горло… У вас?
— Стучи! — крикнул Богданов Марьину. — У нас по пояс… Передал? Продолжай. — Но, не выдержав, выхватил у Марьина ручник и застучал, не глядя на таблицу, он знал ее на память: — Помогайте… Откроем люк… Перейдете к нам… Быстрее взять спасательные приборы! — скомандовал Богданов. — Если вода оттуда нас зальет, включайтесь в приборы — и к торпедным аппаратам. Будем поочередно выходить через аппараты. Ну, навались!..
Держа наготове легкие водолазные маски, матросы налегли на дверь между отсеками.
Из-за переборки стучали:
— Заклинило… Не открывается…
— Навались еще! — взывал Богданов.
Однако поврежденная взрывом дверь не открывалась. За переборкой лихорадочно стучали:
— Прощайте, товарищи!
— Прощайте, товарищи!.. — отчаянно повторил Марьин и уронил молоток.
Богданов прислонился к переборке. Буква за буквой стучались в мозг: «Прощайте!..» «А в других отсеках живы?.. Из третьего и второго могли перейти в первый… Возможно, они спасаются через носовые аппараты, если передние крышки аппаратов не уткнулись в дно моря».
Марьин упавшим голосом сказал:
— Зальет нас всех…
— Цыц, ты! — гаркнул Заремба. — Рехнулся?
— Страшно, ребята…
Богданов оглянулся на Зарембу. Во тьме светился циферблат часов на его руке. Стрелки сошлись на двенадцати. Полдень или полночь? Полночь. Всего три часа прошло с того мига, когда остановились часы Богданова. Должно быть, ночь. Наверху звезды. Жизнь.
Богданов снова извлек фонарик и зажужжал им: «Жи-ву-у-живу-у-живу-у…»
— Отсырел, черт! — выругался он. — Надо было аккуратнее, Марьин. А твой светит, Бокучава?
— Мало светит. Плохо светит… — взволнованно ответил Бокучава, нажимая на ручку «Пигмея».
— Береги свет, Бокучава, — сурово сказал Богданов. — Будем жить, товарищи. Будем. Надо разрядить верхний аппарат, Никита. Выйдем через трубу аппарата.
— Может быть, выйдем через торпедопогрузочный люк? — нерешительно предложил Заремба, которому даже и сейчас не хотелось выстреливать зря драгоценную торпеду.
— Опасно, Никита, через люк. Кто знает, какая над нами толща воды! Люк откроем — всех вышвырнет наверх, как пробку. Легкие не выдержат. Сердце разорвет. Кроме того, если будем шлюзоваться, последний не выйдет. Надо разряжать аппарат. Еще постреляем, Никита, ничего. Бокучава, живо приготовь буй и бухту буйрепа. Марьин, ты готовь гибкий шланг и торцовый ключ на случай, если придется брать для стрельбы воздух из другого аппарата.
А ты, Заремба, проверь верхний аппарат, подготовь так, чтобы крышки открывались одновременно…
— Надо торпеду вытолкнуть и затопить, чтобы в своих не попала, — сказал Заремба.
— Хорошо, действуй, — согласился Богданов и повторил: — Будем жить. За дело, товарищи!
Все четверо взялись за работу, готовя себе путь к спасению.
Когда просторная труба верхнего аппарата освободилась от торпеды, Богданов спросил:
— Есть у кого-нибудь бумага?
Заремба протянул ему блокнот в промокшем картонном переплете и карандаш.
— Свети сюда, Шалико, — сказал Богданов, и Бокучава снова зажужжал фонариком: «Живу-у… живу-у… жи-ву-у…»
Луч света заплясал по ослепительно белому клетчатому листку, на котором Богданов писал:
«Мы, краснофлотцы и старшины подводной лодки Богданов Александр, Заремба Никита, Бокучава Шалико и Марьин Кузьма, все, что смогли, сделали для спасения родного корабля и дорогих товарищей. Из шестого отсека до двадцати четырех часов отвечал Егоров. Он держался героем. Почет и слава товарищам! Мы решили выходить наверх. Если там фашисты — будем драться. Будем живы — отомстим врагу. Да здравствует Советская Родина!»
Богданов расписался и протянул блокнот Зарембе. Бокучава направил на Зарембу свет. Склонив над блокнотом хмурое лицо, Заремба старательно вывел свою фамилию.
— Подписывай, Шалико, — сказал он, передавая Бокучаве блокнот и карандаш.
Тот спрятал фонарик и быстро расписался в темноте. Осветив блокнот, он увидел свою подпись, легкую, с залихватским росчерком, обнявшим строчку, оставленную для Марьина.
Погас «Пигмей». Кто-то протянул руку, забрал записку и спрятал ее в аварийный ящик.