Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
— То я, — перебил его Нильс, — вручил вам двести марок...
— И обязались, — продолжал Беер, повышая голос, — выдать мне ещё три тысячи марок, когда дело будет сделано. Я сдержал своё обещание и, для того чтобы отвести от себя всякое подозрение, уничтожил ещё и другой документ, не имевший в данном случае никакого значения. Этим-то и ввёл я своего начальника в заблуждение. Одним словом, я всё сделал, что мне представлялось полезным для Торсена, а потому прошу и вас, наконец, сдержать ваше слово, потому что мне теперь существенно необходима эта сумма, заслуженная мною немалым трудом.
Нильс протянул ему руку с грубым хохотом.
— Вот, — сказал он, — возьмите нож да взрежьте мне кожу, так
— Да вы что же это! Смеяться, что ли, надо мной затеяли? — вскричал Беер.
— А я так думаю, что это вы надо мною вздумали смеяться, — возразил Нильс, — потому что вы, кажется, считаете меня колдуном. Что же я-то могу сделать, коли этот Торсен исчез бесследно!
— Вы поручились за него!
— Ха-ха-ха! — продолжал смеяться Нильс. — Вон спросите-ка вы у Христины, куда я подевал свои сокровища! Я же вам не в шутку говорю, что иногда в доме корки хлеба нет. Собачья жизнь — да и только! Ведь с тех пор, как аттердаг уехал из Копенгагена, я не получаю от него ни шиллинга. Если мне не будет в скором времени оказана хоть какая-нибудь помощь, то мне просто с голоду придётся с дочкой помирать, а вы вздумали в этакую-то пору требовать у меня тысячной уплаты!
Бееру всё ещё не верилось, чтобы Нильс мог говорить правду, а потому он и решился на последнее средство и сказал:
— Вы окружены теперь врагами, которые отлично знакомы со всеми вашими увёртками и плутнями. Мне стоит сказать слово, вы будете схвачены. И вы, я полагаю, сами понимаете, что может вас ожидать в подобном случае?
— Полагаю, что меня ожидает то же, что и вас! — совершенно спокойно отвечал Нильс. — Ведь если совет узнает, что вы выкрали из книги документы, то, я полагаю, вас не похвалят!
— Так проваливай же ты к дьяволу, негодяй! — закричал Беер, бросаясь на шпиона с обнажённым мечом.
В то самое мгновение, когда Христина бросилась на помощь отцу своему, дверь распахнулась и в комнату разом ворвались Ганнеке, Ян и ещё несколько рыбаков.
— Хватайте вора-секретаря! — кричал Ганнеке во всё горло.
Быстро обернувшись к нападающим, Беер вздумал было от них отбиваться мечом и даже тяжело ранил одного из рыбаков в плечо. Но вид крови только привёл Ганнеке и его товарищей в ещё большую ярость, и несколько минут спустя Беер лежал уже на полу, крепко связанный по рукам и по ногам.
Нильс и дочь его, воспользовавшись общей суматохой, исчезли бесследно.
XXXIV
«Жив ещё старый Бог!»
Немаловажные вести пришли в Любек с Шонена. Все вдруг прослышали, что секретарь Беер, обвиняемый в весьма тяжких преступлениях, схвачен на Шонене и привезён в Любек скованный и под стражей. При этом выяснилось, как мало было у Беера в городе друзей. Каждый спешил, наперебой, заявить, что уже исстари питал к «этому Бееру» некоторое недоверие. Рассказывались про него и были, и небылицы, и все любечане пришли наконец к тому убеждению, что даже, мол, странно, как этакого негодяя могли так долго терпеть на службе.
Напротив того, к Яну и Ганнеке, недавним страдальцам, относились все с величайшей похвалой и ставили им в заслугу то, что они сорвали личину с наглого обманщика. Но особенно радовались мейстер Детмар и дочь его Елисавета, между тем как её мать ужасно досадовала на себя, что могла довериться такому недостойному плуту, как «этот секретарь Беер». Но, впрочем, фрау Детмар была такая честная и правдивая женщина, что она тотчас же осознала всю степень несправедливости, оказанной Яну, и постаралась её загладить: сама пошла к Марике и пригласила её, её мужа
В то самое время, когда оба снова примирившиеся и сблизившиеся семейства весьма дружелюбно уселись за одним столом и предались воспоминаниям и рассказам о том, что так недавно всеми ими было пережито, по городу Любеку, направляясь к торговой площади, тянулась довольно курьёзная процессия, сопровождаемая криками и насмешками толпы. По улице двигалась кучка помощников палача, сопровождавшая секретаря Беера, посаженного верхом на осла, лицом к хвосту его... Его везли на площадь, чтобы привязать к позорному столбу, и бежавшая за ним толпа со свойственной ей жестокостью издевалась и глумилась беспощадно над бывшим «господином секретарём». На другой день предполагалось совершить публично смертную казнь. Но он избег её, наложив на себя руки: он удавился в тюрьме...
Елисавета затрепетала от ужаса, когда отец сообщил ей эту страшную новость. А мейстер Детмар глубокомысленно добавил:
— Так-то лучше и для него, и для всего города Любека, потому что чёрный помост и палач с помощниками не подходили бы к тем праздничным и торжественным дням, которые предстоят теперь нашему городу. Должно быть, теперь уж и до заключения мира недалеко, судя по тому, что наш бюргмейстер Варендорп вместе с другими выборными ганзейских городов заседает теперь на съезде в Штральзунде, где они совещаются относительно условий мира, предложенных им Датским государственным советом.
Эта новость не только в доме Детмаров, но и во всём городе вызвала живейшую радость. Этот съезд представлял уже много ручательств в пользу того, что заключён будет почётный мир и что следствием его будет увеличение и упрочение могущества Ганзы, для которой уже принесено было союзными городами так много жертв.
Датский рейхсмаршал фон Падебуск показал себя гораздо более разумным, нежели скитавшийся по европейским дворам король Вольдемар, который нигде не мог найти поддержки и помощи своему сокрушённому могуществу. Рейхсмаршал очень хорошо понял, что следовало как можно скорее заключить мир с ганзейцами, так как в противном случае и будущность, и самостоятельное существование Дании подвергались большой опасности. Он начал мало-помалу вести переговоры с победителями, а так как постепенно весь датский рейхсрат сошёлся с ним во взглядах на положение Дании, то он наконец и решился отправиться в Штральзунд в сопровождении архиепископа Лундского, датских епископов и баронов, заседавших в совете короля Вольдемара. И тяжело было этим гордым сановникам, представителям Дании, всегда попиравшей права Ганзы и с презрением относившейся к её интересам и преимуществам, тяжело было им теперь явиться в Штральзундскую ратушу, где заседали представители ганзейских городов, к которым приходилось обращаться с униженной просьбой о мире и обсуждать его очень тягостные для Дании условия.
Переговоры привели, однако же, к благоприятному результату, и заключён был мир, которым ганзейцы могли гордиться по праву. Дания не только предложила вознаградить Ганзу за весь тот ущерб, который был ей нанесён происками и произволом аттердага, но даже обязалась отныне защищать ганзейцев от всякого внешнего врага. Сверх того, союзные ганзейские города получали, на основании мирного договора, множество разных торговых привилегий в датских провинциях. Более выгодных условий мира невозможно было себе и представить. Победители могли смело радоваться своим лаврам, которые доставили им преобладание на всём Скандинавском полуострове, так как и король Ганон Норвежский должен был также подписать унизительный для себя мир с ганзейцами. Густав Ваза был прав, когда он впоследствии говаривал о Дании, Норвегии и Швеции, что эти три королевства Штральзундским миром подрядились служить Ганзе товарными складами.