Гарантия успеха
Шрифт:
Он заканчивал одиннадцатый класс, и как-то из роно явилась комиссия.
Всех задержали после уроков.
Ученика Неведова, в числе прочих, спросили, кем он хочет стать, какую профессию собирается выбрать, в ожидании тайном, что он либо прочтет стихи, в сочинительстве коих его давно подозревали, либо назовет такой вуз, где обучают особенно редкой специальности. Но, к удивлению, разочарованию собравшихся, он вяло, скучно произнес: «Меня интересует медицина». И сел, хотя никто его не
Кеша сидел, отвернувшись к окну, пока другие с радостной готовностью делились своими планами на будущее. Как выяснилось, класс наполовину состоял из потенциальных киногероинь, дипломатов, ученых-изобретателей. Мечты других хотя и были скромнее, тоже нацеливались, безусловно, в высоту. Только одна девочка призналась, что, если срежется в Щукинское училище, будет тоже, как Неведов, поступать в медицинский. Разумница, она предполагала, что могут все же поражения случиться. Остальные имели твердое намерение — победить.
Екатерина Марковна приступила наконец к воплощению обещаний, данных ею, когда умер муж. Для начала она решила разобраться в библиотеке, рассортировать ценное, избавиться от книжного хлама, кое-что продать. Деньги подходили к концу: сбережений профессор Неведов оставил немного.
В качестве эксперта Ека призвала Кешу. Чуть ли не сутки провел он, ползая на коленях у книжных стоп, кое-что пролистал, над чем-то замирал надолго. Ека не мешала ему, не торопила, знала: в таком занятии есть толк.
В результате Кеша заявил, что с каждой из книг расставаться жалко. Ека промолчала, взглянула на внука с укором:
— Ну а на что жить?
Кеша понял. Отложил одно, другое полное собрание.
— Это — пойдет, — жестко произнес.
— Как? — всплеснула руками Ека. — Они ведь почти совсем новые, в прекрасных переплетах!
Кеша усмехнулся.
— Тут же брошюрки есть, тоненькие, растрепанные, — Ека несмело предложила. — Зачем же всего Драйзера, всего Джека Лондона отдавать?
— Брошюрки обязательно сохрани, — Кеша приказал строго. — Это самое ценное, что дед собрал. Имей в виду. Что бы за них ни предлагали. — И после паузы: — Хотя, конечно, дело твое. Хочешь, слушай меня. Хочешь, не слушай.
— Что ты! — Ека воскликнула. — Книги здесь твоя собственность скорее.
Дмитрий Иванович завещания не оставил, но уверена, что он распорядился бы именно так. Но ты же видишь, обстоятельства вынуждают чем-то жертвовать.
Можно, правда, сервиз кузнецовский продать или вазу саксонскую, а? Как ты считаешь?
— Не знаю, не понимаю я в этом ничего, — Кеша пробормотал, дремотный взгляд пряча. — Я, видишь ли, на «скорой» дежурить устроился, но обещал деньги маме. Больше взять неоткуда.
— Да господи, милый, — Ека растроганно улыбнулась, — разве об этом речь?
Учись, не забивай себе голову. Сейчас что-нибудь продадим, потом что-то еще, какая разница? Я о более важном просить тебя хочу. Хочу, чтобы ты помог мне разобраться в архиве.
— В архиве? — Кеша приподнял светлую бровь. — У деда был архив?
— Ну конечно! — Ека откликнулась гордо. — У всех ученых он есть, у всех, кто что-то значил, оставил, так сказать, след, а Дмитрий Иванович… Не мне же тебе говорить! Сорок лет в науке, встречи необыкновенные, сотрудничество плодотворнейшее с… разными. Разумеется, письма, записки, заготовки на будущее, черновики… И не один том можно будет составить. Да что там, работа огромная предстоит!
Кеша слушал.
— На титуле будет значиться — Дмитрий Иванович Неведов, — Ека продолжала прожекты свои развивать. — А в качестве составителей — ты и я, твои и мои инициалы.
Кеша поморщился.
— Ну нет. Этого мне не надо.
— Как же? — Ека пролепетала. — Сделаем как положено. Как надо быть. Да и что об этом! Память о Дмитрии Ивановиче, чтобы не пропали, не забылись его труды, — вот главное, вот ради чего все. Да, согласен?
— Я посмотрю… Разберусь, подумаю, — уклончиво Кеша пробурчал.
— Но ты же внук! — Фразу эту Ека произнесла, может быть, излишне напористо.
И что? — Кеша мгновенно подобрался. — Это, — он отрезал, — не влияет.
Нет, не зря он в медицину подался. Сидя за широким, просторным, старинным письменным столом деда, Кеша утверждался в правильности своего выбора вновь и вновь. Какое бессилие, муть — эти гуманитарные науки.
Однообразная надоедливая волынка: притянутость выводов, туманность, случайность оценок: кого-то признали, кто-то в безвестности повис. И какая могла быть компенсация в посмертной славе, если не понимали, не слышали, о чем надсадно человек кричит? Впрочем, и криков из вялых этих изысканий тоже никаких не доносилось: гулкая, отупляющая пустота. И в ней только будто чьи-то шаги, мерные, тяжелые. Страшновато…
«Что же, и это дед мой писал? — Кеша временами точно просыпался. — Мой дед? У которого были теплые, мягкие, пахнущие хорошим мылом руки? Мой дед, всеми уважаемый, высокий, большой? Мой дед, столько книг прочитавший и так мало, так плохо их усвоивший? Мой дед?!»
Месяц ушел на изучение архива. Как отравленный Кеша из профессорского кабинета выходил. Ека с расспросами к нему не приставала. То, что внук молчал, она его усталостью объясняла. И ждала.
«Из чего она целый том слепить собирается? — размышлял Кеша в кабинетной тиши. — Откуда взять материалы, даже если наплевать на качество?