Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Девка лет восемнадцати внимательно следила за движением ее пальцев. "Аз, буки, веди... Глаголь-он - го, доброесть - де... Ангел, ангельский, архангельский... Царю небесный, утешителю душе истины... Аз есмь бог твой, да не будет тебе бози иние разве меня..." - выводили ребятишки на разные голоса.
– Тетка Татьяна, - сказала девка, - ты мне вот рубчики-то, рубчики-то укажи, как подметывать.
Татьяна улыбнулась.
– Голубушка ты моя, глазом не научишься... Ты возьми вон лоскуток-то и шей... Смотри на Настюшку: от земли
Настя! Покажи-ка, милая, свою работу... вот, девушка, гляди. Эта подрастет - не будет чужими руками обшиваться!.. Срам ведь, желанная ты моя, сколько вы мне денег за кофты одни переплатили! Митюк, ты опять букварь щиплешь?.. Ой, батька за виски отдерет... Ваня! Ваня!
Уймись, брось кыску, не мучай... ей ведь больно, касатик!
Последние слова относились к мальчугану лет трех, который, примостившись к окошку, дергал за хвост огромного пестрого кота. Он, впрочем, и сам бросил свою забаву:
что-то за окном привлекло его внимание.
– Батя приехал!..
– вскрикнул он спустя минуту и затопал босыми ножками.
– Мама, гляди, гляди... на двух лошадках... в санях!..
Татьяна взглянула в окно. Вдруг лицо ее вспыхнуло и тотчас же покрылось восковой бледностью. Она выпрямилась, оперлась рукою на стол и широкими блестящими глазами стала смотреть, кто войдет в дверь. Первым вошел Иван Федотыч.
– Ну, Танюша, угадай, какого гостя привез!
– воскликнул он с сияющей улыбкой.
– Зачем, Иван Федотыч?..
– тихо сказала Татьяна.
– Аи, душенька, что вздумала!.. Клад приобрел драгоценный... утрату воротил!.. Поехал за сверлом, ан вместо того алмаз купил... Ну-ка, дружок, самоварчик поскорее...
Где Арефей-то Кузьмич? Лошадок надо прибрать... У, да и морозец же!
Когда, прибравши лошадей, Николай вошел в избу, ребята уже разошлись по домам. Татьяна накрывала стол скатертью. Иван Федотыч с заботливым видом возился у верстака. Николай взглянул и опустил глаза: на мгновение он встретился взглядом с Татьяной, увидал ее трепетом исполненное лицо, вздрагивающие полуоткрытые губы... Невольно слова Ивана Федотыча пришли ему в голову: ясна, как день. Какой тут день! Какая ясность!.. И он стоял, охваченный мучительным чувством стыда и счастья.
– Здравствуйте, Николай Мартиныч, - дрожащим голосом проговорила Татьяна и протянула руку. Николай пожал, - рука была холодна, как лед.
– Аи да встретились после долгой разлуки!
– вскрикнул Иван Федотыч, быстро отходя от верстака.
– Чтой-то, други... разве так? Николушка... Танюша... разве так встречаются?.. Волна к волне, юность к юности, тем и течет река жизни... Ну, давайте чаевничать. Э! Вот памятьто... про Арефия Кузьмича и думать позабыл...
– И он в каком-то возбужденном состоянии выбежал из избы.
Татьяна покраснела до слез.
– Вот, всегда начудит Иван Федотыч, - проговорила она.
– Садитесь, пожалуйста.
– Он ужасно изменился...
– сказал Николай.
– Господи, еще бы не постареть!.. Если б вы видели его жизнь... Работника где недостает - идет, хворый лежит в каком дому - сидит у постели... Все ему нужно, до всего дело. Вот осенью с Арефием Кузьмичом в Саратовскую губернию пешком ходили... Воротился, разнемог, так и думала богу душу отдаст. Трудна его жизнь.
– А вы не Одобряете, Татьяна Емельяновна?
– Я-то?
– Татьяна усмехнулась.
– Как же я могу не одобрять.
– Ну, а вам как живется?
– Очень хорошо, - твердо ответила Татьяна.
– Да мне, правда, и думать некогда. Вот шью, учу ребят.
– Она сделала усилие и добавила: - Маленький много времени берет...
– Вы по старой методе обучаете: аз, буки?
– стремительно спросил Николай, тотчас же догадавшись, о каком маленьком идет речь.
Вошел Иван Федотыч с Арефием.
Николай пробыл до поздней ночи. Смущение его малопомалу улеглось... и до такой даже степени, что, когда после обеда Иван Федотыч ушел за перегородку вздремнуть, он тихо попросил Татьяну показать "мальчика". Та подумала и нерешительно вышла из избы: Ваня все это время был у Арефня. С странным чувством Николай приласкал ребенка - более всего с чувством жалости. Особенно поразили его босые, исцарапанные ножки, нежный лобик с синей опухолью над переносицей и только что разорванная рубашонка. Николаю почудилось, что это несчастный, забитый, заброшенный ребенок; ему никак не приходило в голову, что ребенок растет в обычной деревенской обстановке и что тут нет еще беды... Да! Нет беды для других, но видеть этого ребенка в обычной ,деревенской обстановке значило для Николая видеть нечто ужасное.
– Отчего он у вас не в сапожках?
– спросил Николай, не поднимая глаз на Татьяну.
– И вот рубашечка...
и синяк...
Татьяна застенчиво улыбнулась: ее тронуло и развеселило участие Николая.
– Мы ведь его просто водим... Как прочие дети, так И он. Разве почище, да вот в штанишках... Рубашонку только сейчас разорвал... Лобик зашиб - за котом погнался...
Ваня! Что же ты закрываешься?.. Поговори с дядей... Он ведь решительно все говорит.
Николай несколько успокоился объяснением. И ему захотелось почувствовать себя ближе к Татьяне, устранить условность, которая, как стена, стояла между ними.
– Вы сказали - с дядей...
– произнес он, любуясь ею.
– Разве я дядя ему?
Татьяна вспыхнула и, схватив на руки ребенка, отвернулась к окну. Мальчуган смешно закартавил, рассказывая матери о каком-то происшествии с теленком.
– Видите, видите... все говорит!
– не утерпела Татьяна и нарочно стала расспрашивать Ваню, заставляя его произносить побольше слов. От окна она давно уже отошла и стояла перед Николаем с ребенком на руках, радостная, гордая, ослепительно красивая.