Гарем для попаданки
Шрифт:
Эверли подождала, пока её толстячок кяари распахнёт дверь, и вошла с таким видом, будто она была ясным солнышком, явившимся после сорока недель дождей. И в таверне её именно так и приняли: закланялись, едва не разбивая лбами пол, забегали, засуетились. Нас усадили за стол и даже не на лавки, а на стулья с подушечками! Тотчас появилась скатерть, а на ней, как на самобранке, возникли принесённые кубки, кувшины, толстые глиняные тарелки, корзинки с хлебом и фруктами. Кяари налил вина и отступил. Мои мальчики тоже остались стоять.
Потихоньку
Зато сервис оказался безупречным. Сначала нам принесли закуски — нарезанные ломтиками куски вареного мяса вперемежку с ломтиками сыра. Под эту нехитрую снедь Эверли потребовала:
— Ну же, рассказывай про свой мир! Хочу быть первой, кто услышит о нём!
— Даже не знаю, с чего начать, — я улыбнулась, покручивая кубок, чтобы увидеть в нём водоворот вина. — У нас всё по-другому. Совсем. Например, вместо волков — лошади.
— Лошади? Как это? — удивилась Эверли. — Как они выглядят?
— Это такие большие звери с копытами. У вас нет лошадей?
— Звери с копытами… Как коровы, что ли? Тайк! Какие такие звери есть с копытами?
Толстячок поклонился и подобострастно ответил:
— Свиньи, милостивая ари! И козы. Ещё олени в лесах водятся! У вас рога висят в парадном зале!
— Это всё не то, — отмахнулась я. — Лошади это… лошади!
— Хм-хм, хорошо! И вы на них ездите, так?
— Как вы на волках. Но уже не всегда. То есть, совсем почти не ездим.
— А на ком тогда?
— На машинах.
— А это что за зверь такой?
— Это не зверь, — улыбнулась я. — Это… механическая повозка.
— А кто её тянет?
— Никто. Внутри мотор, двигатель, и она сама едет. На бензине.
Глядя в непонимающие глаза Эверли, махнула рукой и легкомысленно добавила:
— На магии.
— А-а-а! — лицо девушки просветлело. — Ну, тогда всё понятно! Ах, как жалко, что у нас нет таких резервов магии! Я бы велела сделать себе такую повозку!
Ага, дорогуша. Сколько всего нужно, чтобы сделать механическую повозку… А главное — найти нефть, перегнать из неё бензин и прочее, и прочее. Уж лучше магия, это точно.
— Расскажи мне, в чём у вас ходят? Что носят женщины? — спросила Эверли, отправив в рот маленький кусочек сыра.
— Да практически всё. Юбки носят, штаны. Джинсы вот, очень удобно!
Я оглянулась на Тиля и Дайго, мне стало неловко от ощущения, что меня никто не понимает. Слово «джинсы» для здешних людей — просто набор рандомных букв. А для меня это — сетевой магазин в торговом центре, сотни тремпелей, в зажимах которых висят, ожидая своего часа, синие, голубые, серые, чёрные и даже белые штаны, которые когда-то были спецодеждой американских
— Рай! Рай! Где ты опять спрятался, противный мальчишка!
Я вздрогнула, вынырнув из воспоминаний, и увидела, как хозяин таверны — наверное, хозяин, он выглядел таким, каким должен быть хозяин таверны — шлёпает тряпкой мальчишку в длинном заляпанном переднике, а тот молча закрывается руками и даже не пробует убежать. Эверли даже не повернулась, не заметила. А я спросила:
— За что он его?
— Кто? Кого? А, Ирген? Это его дело, за что лупить мальчишку.
— Мальчик его сын?
— Нет, мой.
Я взглянула на девушку, не понимая. Ей же лет двадцать? Как у неё может быть восьмилетний сын? Спросила:
— Прости, пожалуйста, а сколько тебе… Это неделикатно, конечно, но просто удовлетвори моё любопытство, пожалуйста. Сколько тебе лет?
— Двадцать восемь, а тебе?
Я оглядела её кукольное личико и, не веря, переспросила:
— Сколько? Я думала, максимум восемнадцать!
— Боюсь ошибиться, но тебе должно быть около сорока! — рассмеялась беззаботно Эверли и махнула рукой: — Ирген! Где же горячее?
Хозяин поклонился низко, попутно отвесив мальчику звонкую оплеуху, и побежал к очагу. А мне стало неприятно. Мало того, что обозвали сорокалетней тёткой, так ещё и над детьми издеваются! Нет, я не имею права возмущаться открыто! Я в чужом монастыре. Это чужой город, тут я не хозяйка. А хозяйка… Её сына бьют, а она даже не замечает…
Нет, я не могу молчать! Спросить-то можно?
— Эверли, а почему твой сын прислуживает в таверне? И почему хозяин его бьёт?
— Мальчишка глуп и нерасторопен, — ответила девушка равнодушно. — Работал бы хорошо — никто бы его пальцем не тронул. А он всё рисульки рисует… Ну, не повезло, родился не кяэрри. Что уж теперь…
Я оглянулась на мальчика, который уже тащил большой поднос с окороком, отдуваясь и пыхтя. Как раз вот такие у меня первоклашки… Детки мои! Характерные, весёлые, доверчивые… Как мне их не хватает.
Звон подноса заставил меня вздрогнуть и ахнуть.
Мальчик растянулся на полу во весь рост, а поднос и окорок валялись отдельно.
По ходу, кого-то сейчас не только тряпкой отшлёпают…
— Ушибся, малыш? — я вскочила и бросилась ему на помощь, отпихнув ногой окорок, весь в грязи и собачьей шерсти. Мальчик шуганулся от меня, со слезами на глазах, на коленях отполз к другому столу и съёжился под столешницей, размазывая сопли по лицу. Я тоже опустилась на колени и приблизилась к нему: — Нет, не бойся! Не бойся, пожалуйста! Никто тебя не будет бить, обещаю!