Гарем ефрейтора
Шрифт:
Апти встал. Пошатываясь, лапая на ощупь шершавый гранит, побрел к фонарю на стене. Зажег его. Яичный желток света расползался по стене. Поднял фонарь. На колышке, вбитом в щель, качалась подкова с ноги белого жеребца. Она ударяла о каменный выступ стены, посылая к Акуеву звенящие пульсары тревоги.
Апти крепко потер лицо: баран! Сколько времени потерял! Это она звала. Он ей нужен! Повесил фонарь. Рывками натянул бешмет, накинул бурку. Сдернул с колышка уздечку, притиснул к боку седло.
Добрался до аула, к сакле председательши, незадолго до полуночи. Исхлестанный Кунак устало отфыркивался, густо парил. Апти завел его за жерди ограды, виновато обнимая за шею, нашептывая на ухо:
— Я виноватый, Кунак, я дурной, виноватый ишак.
Луна стояла в зените, и их куцые тени волочились по искряному насту.
В белесую смутность стены врезался желтый квадрат окна: хозяйка еще не спала. Апти облегченно, неистово передохнул, повел Кунака к сараю. Там выдернул из кормушки пук соломы, насухо обтер коня, накинул на него бурку, забросил поводья на кол.
Вышел во двор. Стена дома была уже серой, без желтого квадрата. Он подошел к окну, поднял налившуюся чугуном руку, постучал, стал ждать.
В сакле приглушенно скрипнула половица. Голос Синеглазки спросил:
— Кого принесло?
Апти шагнул к крыльцу. Поднялся на ступени, кашлянул, вполголоса сказал:
— Апти это. В гости тибе пришел.
За дверью невнятно всплеснулся то ли всхлип, то ли стон. Брякнул крючок, дверь распахнулась.
— Заходи, гостенек, коли пришел, — позвали из сеней.
Он ступил через порог, трепетавшими ноздрями тоскующе вдохнул памятный, пряный запах домашнего уюта. Пошел вдоль стены. Наткнулся на лавку, сел.
Чиркнула спичка. Зажглась лампа, осветила Синеглазку в блеклом ситчике. Она села напротив, на табуретку, сунула ладони меж коленей. Молча смотрела на гостя. Свет тек из-за ее спины, плавился в пушистом ворохе волос.
— Ну, абрек, рассказал бы, че ли, чем занимался.
— Спал в пещере, — сказал Апти. Наползала на душу едучая тревога: что-то не так складывалась, начиналась встреча. — Думал, беда случилась. Кунака сильно обидел, плетью бил. Думал, тибе нужен, ехал быстро. Звала?
— Как не звать, — едким напевом отозвалась женщина. — Все слезы лила, куда ж кавалер задевался, никак черти с квасом съели. Глядь — явился, не запылился. Отощалый, шкилетной комплекции. Никак оголодал? Иль работенка высушила — по чужим шифоньерам да катухам шарить?
— Плохо говоришь. Не понимаю, — качнул головой Апти, загоняя внутрь кричащий свой ужас от совсем чужой теперь женщины.
— Как друг дружку понять? На разных языках говорим, разные дела делаем. Ступай поищи понятливую.
Никогда еще не было ему так страшно. Надо вставать с лавки, идти под мерзлую
Он стал подниматься.
— Погоди, — тихо, с мукой попросила женщина. — Не задержу долго. На один вопрос ответь. Зачем тебе барахло людское?
— Не понимаю, — тоскливо сказал Апти.
— Зачем людей грабишь, скотину последнюю у них уводишь? — надорванно крикнула Надежда.
— Тибе какой собака это брехал? — в великом изумлении сказал Апти.
— Подожди… — взмолилась Дубова. — Одно скажи: как ушел тогда от меня, обидел кого лихоимством?
— Кого? — рявкнул, ощерился Апти. — Тебя мог обижать? Старика на деревянный нога, который кричал: танка наша быстра? Женщина, который плуг вместо жеребца тянет? Голодный ребятишка, их обижал? Кого? У тибя мозги есть, на меня такой черный слова мазать? Ты… ты… баба! Мужчину убивал бы!
Пошел к двери.
— А это что?
Он обернулся. Надежда держала в протянутой руке лоскут бумаги. Апти вернулся, взял бумагу. Увидел: «Апти-абрек».
— В кормушке нашли. Лошаденок наших увел. И расписочку оставил, — рвался голос у председательши. — Шибко аккуратный гость наведался. Ну что мне думать прикажешь? Верить не хотела, не могла на тебя думать, пока вот об это не ожглась.
— Саид, — обессиленно выдохнул Апти. — Яво дело.
Подставлял побратима Саид, в лапы милиции толкал со всеми потрохами, изобретательно. Напоминал о себе хвост отгрызший.
— Так не ты писал, че ли? — взмолилась, втиснулась в напряженную думу абрека Надежда.
Долго смотрел на нее Апти.
— Хлебом клянусь, — сказал наконец. — Тобой, Надя, клянусь. Сапсем с ума сходил без тебя. Как могу твоим людям обиду делать?
— Дак че же не приезжал? — горестно спросила она.
— Боялся, — сокрушенно признался Апти.
— Господи, кормилец ты наш трусохвостый! Меня-то за что измучил? Я все глаза проглядела… ждала!
— Зачем ждала? — дико, исподлобья глянул абрек.
Встала Надежда, неистово полыхая синевой глаз.
— Затем и ждала, чтобы… накормить. А там и приголубить, коль… заслужишь.
И, шагнув к Апти, не совладав с собой, обняла, прильнула к долгожданному, очищенному от коросты подозрения.
Его ловили на мушку из засады, бил колтун в горах, разъедала тухлая слякоть одиночества. Жизнь пронеслась своим чередом, чтобы выплеснуть в конце концов вот это существо, доверчиво дрожащее, бесценное, в кольцо его рук.
— Теперь для тебя жить буду, — потрясенно сказал он.