Гармония по Дерибасову
Шрифт:
Захлопнув дверцу машины, как форточку, Дуня поняла что худшее еще впереди - после ресторанного ужина ее замутило уже от одного запаха бензина. Когда машина тронулась, Дуня поклялась, что будет употреблять алкоголь только на расстоянии пешего перехода от дома.
Конечно же, разведчик Курашвили знал о Дуне гораздо больше, чем она предполагала. То есть все то, что отец Василий, иначе говоря, почти все. Он ругал себя за неподобающую званию общительность и, глядя на мелькающие за окном сгустки ночи, с горечью думал о вызывающей зависть преданности этой гордой женщины своему ничтожному мужу. Он
У доползшей до кровати Дуни сил на форточку не осталось. Зато она мгновенно провалилась в черный колодец, который расширился в бассейн с шампанским. Нежданно из недр бассейна выплыла черная подлодка, открылся ржавый люк, и из него вылез голый чахлый Мишель с мегафоном на шее, трубкой в зубах и в адмиральской фуражке. На груди его было вытатуировано «Дунька - дура» и куча русалок. Неожиданно они спрыгнули с груди в шампанское, выросли до пятьдесят шестого размера и стали резвиться.
Дерибасову подали из люка ведро с пачками ассигнаций, он доставал их по одной, и русалки высоко выпрыгивали из воды, обдавая Дуню брызгами от мощных ударов пухлых хвостов. Черные хвосты были узорчатыми, как колготки. Русалки рвали деньги из рук и. удовлетворенно прятали их под чешую.
Пустое ведро Мишка швырнул Евдокии, оно плотно нахлобучилось на голову, и Дуня, задыхаясь, пыталась его стащить, но из этого ничего не выходило. Потом дышать стало легче, потому что в ведре появились жабры, а дно его разверзлось беззубым ртом.
Дуня снова прозрела, но зрение оказалось рыбьим. Грудь и живот покрылись чешуей. Видеть это стало невыносимо, но век не было, и ладони судорожно били по шампанскому на слишком коротких плавниках.
– Черт, - сплюнул Мишель и пожаловался в мегафон: - Одна пара ног на весь фонтан, и то - щиколотки, как колонны!
– Ничё, Мишка!
– крикнули из подлодки.
– Не привередничай! Ты ж плакался, что эти только икру мечут, а тебе наследника надо, чтоб все увидели! Сейчас мы ее загарпуним, и размножишься!
– Да неохота мне с ней, - кобенился Мишка.
– Она ж холодная!
– Зато у нее дом!
– напомнили снизу.
Дерибасов задумался, потом обиделся:
– Что ж вы, гады, меня дурите! Я ведь ее знаю! Бесплодная она! Я ее лучше для зоопарка словлю. Она одна такая дура!
Из трюма подали вилы на веревке, и Дерибасов метнул их в Дуню. Вилы, пробив чешую, скользнули по коже, Дуня, застонав, проснулась в поту и услышала удаляющееся: «Миллион, миллион, миллион алых роз...»
Так долго и горько Дуня не плакала никогда. На рассвете слезы иссякли. В зыбком утреннем свете заполонившие комнату розы разной степени увядания напоминали о скоротечности молодости, настраивали на философский лад и заставляли думать о непреходящих ценностях. И можно ли осуждать Евдокию за то, что непреходящей ценностью был для нее прежде всего Дом. Мысль о нем заставила Дуню подняться, пройти меж ощетинившихся цветочными шипами бутылок, банок, ведер, склянок, кувшинов, ваз,
За весь день ямочки ни разу не появлялись на Дуниных щеках. На обед генерал не явился, и совестливая Евдокия скормила похлебку по-дерибасовски Виталию Петровичу.
После обеда Дуня затеяла сердитую стирку, а когда развесила во дворе белье, прилетел Гиви. Вертолет опустился на грядки, а стая белья улетела за забор.
Сияющий Гиви, пригибаясь и придерживая генеральскую фуражку, подбежал к застывшей Евдокии и, перекрывая шум винтов, прокричал:
– Дунико! Дорогая! Тебе нравилось грузинское пение? Ты говорила, я помню! Сегодня услышишь самое лучшее грузинское пение! Двадцать пять минут на сборы! Летим в оперу! В Тбилиси!
Дуня уже летала на вертолете по настоянию своего первого жениха, пилота сельхозавиации, Павки Назарова. После этого она не могла видеть не только вертолеты, но и первого парня в Назарьино - Павку.
Рок вновь приближался к Дуне тяжелыми неотвратимыми шагами Командора. Но цельная назарьинская натура не пожелала уступать романтичного генерала-строителя року.
Евдокия Назарова молча взяла Гиви за руку и повела в дом, в свою спальню, откуда не было видно вертолета. Там она закрыла форточку и близко подошла к Гиви, старательно отводившему взгляд от по-армейски безукоризненно застеленной пышной постели.
– Гиви Отарович, - внятно и со значением сказала Дуня.
– Ну что мы с вами, в самом деле, будем летать туда-сюда... Давайте лучше, как нормальные люди, проведем вечер вместе, дома. У меня и наливочка припасена. А если вы непременно хотите куда-нибудь сходить, то пойдемте в клуб... А если вам в клуб неудобно, то можно прогуляться к Назарке.
Гиви, боясь, что он неправильно понимает, посмотрел на сосредоточенную Дунико, убедился, что все понимает правильно, и, счастливо улыбнувшись, пошел прогонять вертолет...
Дуня проснулась первой. Прикрыв глаза, она прислушивалась к своему счастью и постигала его. И дело тут было, конечно, не в том, что эту ночь она провела не под Дамокловым мечом очередного букета. Она повернулась к Гиви, скинувшему одеяло.
Что такое осязание по сравнению со зрением! Если ночью Дуня лишь ощущала всем телом ласковую шерсть, то теперь, в первых свежих лучах солнца, на Гиви разгоралось все буйство осеннего леса: земля с подпалинами опавших листьев и первыми островками снега. И, глядя на своего черного с рыжинкой, тронутого сединой мужчину, Дуня вспомнила народную примету о приносящих счастье трехцветных кошках. С этой минуты ямочки надолго утвердились на щеках Евдокии.
Дуне захотелось созорничать. Из дальнего угла на грудь Гиви полетела цветочная булава. Гиви выругался и полез было под подушку за пистолетом, но услышав «Миллион, миллион, миллион алых роз...», заулыбался и радостно раскинул руки, чтобы принять летевшую вслед за букетом Дунико.
Именно в этот счастливый миг в Назарьино въехала сестра Лидия. Пыльное такси притормозило у дома Еремихи. Ошарашенная вопросом: «Где дом Пелагиады: Арбатовой», - Анжелика долго соображала:
– Так она ж в Казахстане...