Гармония по Дерибасову
Шрифт:
– Я?! Нет, - растерялась Оленька.
– Я не умею.
– Я тоже нет, - развел руками Дерибасов.
– К сожалению. Несколько моих учеников достигли стадии «Шен», требующей для дальнейшего продвижения круглосуточных упражнений. Днем я должен наблюдать за их занятиями, а ночью - разгружать вагоны, чтобы прокормить их. К счастью, я достиг уровня совершенства, когда потребность в сне не превышает 12 минут в сутки.
– Что же меня теперь ждет?
– перебила Оленька, решившись, наконец, заглянуть в бездну.
– Все будет хорошо, - успокоил ее Мишель.
– Во всяком
– А потом?!
– А потом - частица «Ом»!
– выдал Дерибасов, впервые почувствовавший себя в Москве так же вольготно, как на ташлореченском рынке.
– Частица «Ом» приходит в полночь, - добавил он, шалея от ощущения фарта.
Дерибасов снял руку с горячей груди и вытер потную ладонь о штаны.
– Так чего же мне больше всего опасаться?
– настаивала Оленька.
Дерибасов учуял верный ход. Одновременно пришло томление от предстоящей подлости и облегчение от сбрасывания провинциальных комплексов.
– Детей. Остерегайтесь заводить детей, - сочувственно посоветовал он.
Оленька потухла:
– Как? Какое же это тогда счастье? Я же только ради этого... А почему нельзя?.. Из-за одного пирожка?.. Не может быть!
Мишель развел руками:
– Мне очень жаль... Так получается...
Оленька вцепилась в Дерибасова:
– Помогите мне! Я сама буду кормить ваших учеников! Только молитесь за меня!
Дерибасов подсек:
– Буддо-христиане не молятся, а медитируют. И к сожалению, кормить пребывающих в стадии «Шен» учеников можно только специально приготовленной пищей. Это могу делать один я...
– Сколько вы зарабатываете на разгрузке?
– осенило Оленьку.
– Я все компенсирую.
После Оленькиной компенсации Дерибасов расправил плечи. Он барабанил пальцами по столу, смотрел в окно и вспоминал невнятные гулкие речи психбольничного Гуру. Дерибасов пытался воззвать к глубинам своего естества, нежданно приоткрывшимся тогда.
И вот момент просветления возник! Упорное стремление к интеллектуально-эмоциональному самоутверждению закончилось скрещением всего самого наилучшего в той самой оптимальной светлой точке.
Неожиданно для себя Дерибасов совместил тоску по непознаваемой вечности с пронзительной любовью к своему оголтелому «я». И в это мгновение внутренней гармонии он был воистину прекрасен!
Жила-таки в Мишеле дерибасовская особенность - способность к красоте облика в моменты душевных просветлений. Заметили эту особенность в Назарьине давно - еще Маруська Дерибасова, как только дивилась ненароком на внезапную красоту своего мужа Павлуши, так тут же спохватывалась и охала, зная, что в самостийную его голову влезло снова черт знает что и скоро все пойдет бог ведает куда!
Осип Осинов в своих «Уединенных наблюдениях» оценивал этот феномен так:
«Говоря о красоте, словно пот проступающей на лицах семейства Дерибасовых в моменты разрешения от бремени задач, можно подумать о внезапной красоте потаенного действа скрытых могучих сил.
Таким образом, человек видит лишь конечный результат цепи неведомых, но великих передвижений материи и духа.
Умозаключаю:
Вывожу: вероятность всеобщей катастрофы все возрастает».
Мишель, как все непьющие люди, любил сладкое. Он выдернул коробку, убедился в том, в чем и так не сомневался, отшвырнул ее и тоскливо, как на единственную картину в гостиничном номере, смотрел на вытекающую из уголка дядиного рта коричневую струйку, коричневые пятна на крахмальной кружевной наволочке и тупое блаженство дядиного сна. Дерибасов саркастически ухмыльнулся и поехал в брачный кооператив, где заявил ошарашенным кооператорам:
– Чхумлиан Дерибасов. Экстрасенс. Тот самый «назарьинский феномен», о котором писала пресса. У вас, как я понял, оплата по конечному результату? После регистрации брака? И какой же у вас процент выхода? Я имею в виду число браков к числу предложенных кавалеров? Х-ха! Могу повысить вдвое. Или втрое. Как? Это мое дело. К концу месяца подбиваем процент и половина сверхдоходов моя...
...А Назарьино жило новыми впечатлениями. Теперь, вместо петушиного пения, его на рассвете будили пистолетные выстрелы - закончив бражничать, Гиви и Василий устанавливали опорожненную за ночь стеклотару на плетень и соревновались в остроте глаза и твердости руки.
Потом Гиви отправлялся в «штаб-квартиру», называл разбивших палатки на грядках солдат - «сынками», живших на Дунином месте - в сарае – офицеров - «джигитами» и входил в дом, в свой кабинет с полевым телефоном и картой. Приносившую чай Дуню он называл «серной» и засыпал на оттоманке. К полудню он просыпался, ругал солдат «вахлаками», «валухами» и «недоносками», а офицеров - «бестолковыми тунеядцами», «пьянью» и «рванью». Дуню же величал «хозяйка» и был с ней строг. Но когда Дуня вносила в кабинет умопомрачительно пахнущий чугунок и чайник заварки, Гиви Отарович мягчел, как пластилин, от неиспытанного доселе домашнего тепла, целовал ручку «замечательной Дунико» и отсылал еще пару солдат на восстановление Евдокииного дома. Дуня слабо сопротивлялась, но была очень довольна инициативой генерала.
По ночам отец Василий и генерал Гиви продолжали сбивать друг с друга накопившиеся за годы спесь, солидность, респектабельность, благопристойность, сдержанность, самоконтроль, величавость, и прочие слои грима.
На шестую ночь они взломали конюшню и увели двух лучших коней. Лик полной луны вытянулся от удивления, когда на Назаров луг вылетел взмыленный вороной конь с огромным седобородым священником. Черная ряса хлопала на ветру, оба креста сбились за спину, раздвоенная борода струилась. В руке он держал прутик, гикал и гремел Пушкинскими «Бесами». Следом, на белом коне, скакал сохранивший щегольскую кавказскую посадку генерал. Словно ловя такси, он махал рукой и взывал: