Гарри Поттер и Орден Феникса (Анна Соколова)

Роулинг Джоан Кэтлин

— Гарри, незачем стыдиться своих чувств, — раздался голос Дамблдора. — Напротив… способность испытывать подобную душевную боль — это величайшее твое достоинство.

Гарри ощутил, как ярость расплавленным металлом заливает все внутренности, пылает в жуткой пустоте и наполняет жгучей жаждой изувечить Дамблдора за это спокойствие и эти пустые слова.

— Вот как, мое величайшее достоинство? — голос у Гарри дрогнул, он не сводил глаз с квиддичного стадиона, но уже не видел его. — Вы даже не догадываетесь… не понимаете…

— Чего не понимаю, — спокойно

уточнил Дамблдор.

Это было уже чересчур. Гарри повернулся, содрогаясь от бешенства.

— Я не хочу говорить о том, что чувствую, устраивает?

— Гарри, такие страдания доказывают, что ты по-прежнему — человек! Подобная душевная боль — удел людей…

— ТОГДА! Я! НЕ ХОЧУ! БЫТЬ! ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, схватил с тонконогого столика изящный серебряный прибор и запустил им в стену.

От удара прибор разлетелся на сотню мелких кусочков. С картин понеслись рассерженные и испуганные восклицания, а портрет Армандо Диппета фыркнул: «Ну и ну!»

— А МНЕ ПЛЕВАТЬ! — завопил на них Гарри, сгреб луноскоп и швырнул его в камин. — НАДОЕЛО, НАСМОТРЕЛСЯ, ВЫЙТИ ХОЧУ, ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ ХОЧУ, ТЕПЕРЬ МНЕ ВСЕ РАВНО!..

Столик, на котором прежде стоял серебряный прибор, постигла та же участь. Он вдребезги разбился об пол, ножки покатились в разные стороны.

— Тебе не все равно, — проговорил Дамблдор. Он не шелохнулся, не сделал ни малейшей попытки остановить разгром кабинета. Выражение лица у него было спокойное, почти отрешенное. — Тебе настолько не все равно, что кажется, будто эта боль высасывает всю кровь из жил.

— МНЕ! ВСЕ РАВНО! — проорал Гарри, чуть не сорвав горло, и на миг обуяло желание наброситься и сокрушить Дамблдора как прибор, разбить это спокойное старческое лицо, встряхнуть его, изувечить, пусть он почувствует хоть малую толику того ужаса, что владел им самим.

— О, нет, — еще спокойнее возразил Дамблдор. — Ты потерял мать, отца и самого близкого человека, какого только знал. Конечно, тебе не все равно.

— ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! — вскричал Гарри. — ВЫ! СТОИТЕ ТУТ! ВЫ…

Но слов не хватало, разгром не помогал, хотелось бежать, бежать без оглядки, куда угодно, лишь бы не видеть обращенные к нему ясные голубые глаза, не видеть это ненавистное, спокойное старческое лицо. Он развернулся и бросился к двери, вцепился в дверную ручку и рванул изо всех сил.

Но дверь не открылась.

Гарри, дрожа всем телом, повернулся к Дамблдору:

— Выпустите меня.

— Нет, — просто ответил Дамблдор.

Несколько секунд они смотрели друг на друга.

— Выпустите меня, — повторил Гарри.

— Нет, — вновь сказал Дамблдор.

— Если вы меня… если будете держать здесь… если не выпустите…

— Продолжай крушить мое имущество, не стесняйся, — безмятежно предложил Дамблдор. — Мне сдается, у меня его слишком много.

Он обошел стол, сел за него и стал смотреть на Гарри.

— Выпустите меня, — еще раз повторил Гарри холодно и почти так же спокойно, как Дамблдор.

— Не раньше, чем дашь мне сказать, — ответил Дамблдор.

— Вы

что… вы что, думаете, я хочу… думаете, мне это надо… МНЕ ВСЕ РАВНО, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! — заорал Гарри. — Я вообще не собираюсь слушать, что вы скажете!

— Придется, — твердо возразил Дамблдор. — Потому что ты зол на меня отнюдь не настолько, насколько следовало бы. И если ты на меня набросишься, к чему уже близок, как я погляжу, то я бы хотел заслужить это в полной мере.

— Вы это о чем?..

— В смерти Сириуса виноват я, — отчеканил Дамблдор. — Вернее сказать, в основном — я. Не настолько я самоуверен, чтобы брать на себя всю ответственность. Сириус был мужественным, умным и энергичным человеком, такие люди, как правило, не намерены отсиживаться дома, когда уверены, что другие в беде. Но вот тебе не стоило даже мысленно допускать, что во вчерашнем походе в Департамент Тайн была хоть какая-нибудь необходимость. Будь я откровенен с тобой, Гарри, как мне следовало бы, ты давным-давно знал бы, что Волдеморт может попытаться заманить тебя в Департамент Тайн. И этой ночью ему ни за что не удалось бы тебя обмануть. А Сириусу не пришлось бы тебя искать. Вина за это лежит на мне и только на мне одном.

Гарри по-прежнему сжимал дверную ручку, даже не отдавая себе в этом отчета. Он слушал Дамблдора, затаив дыхание и не сводя с него глаз, но плохо понимал, о чем идет речь.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Дамблдор.

Это был не приказ, это была просьба.

Гарри помешкал, потом прошел по кабинету, усеянному серебряными детальками и деревянными обломками, и сел перед столом Дамблдора.

— Если я правильно понял, — медленно произнес Финеас Нигеллус со стены по левую сторону от Гарри, — мой праправнук… последний из Блеков… мертв?

— Да, Финеас, — ответил Дамблдор.

— Не верю, — категорично отрезал Финеас.

Гарри обернулся как раз, когда Финеас выходил за раму портрета, и догадался, что тот направляется с визитом к другой своей картине на Гриммолд-плейс. Наверное, пойдет в обход по всему дому с портрета на портрет, и будет звать Сириуса…

— Гарри, я обязан перед тобой объясниться, — объявил Дамблдор, — объясниться за стариковские ошибки. Потому что теперь сознаю, что на всем сделанном и несделанном мной по отношению к тебе стоит клеймо слабостей, присущих старости. Молодым не дано понять думы и чувства стариков. Но если старик забывает, что значит быть молодым, то в этом его вина… а я в последнее время, кажется, стал забывать…

Уже совсем рассвело, все краски безоблачного неба поблекли, а понизу, по кромке гор, глаза слепила оранжевая полоска. Дневной свет безжалостно коснулся седых бровей и бороды Дамблдора, лег на прорезавшие лицо глубокие морщины.

— Пятнадцать лет назад, — заговорил Дамблдор, — увидев шрам на твоем лбу, я догадался, что он может означать. Предположил, что шрам обозначает связь, накрепко соединившую тебя и Волдеморта.

— Вы мне уже говорили это, профессор, — бесцеремонно заявил Гарри.