Гарри Поттер и Принц-Полукровка (пер. Эм. Тасамая)
Шрифт:
Дивангард заволновался. Он нерешительно крутил толстыми большими пальцами, глядя, как Думбльдор застегивает пуговицы на дорожном плаще, а Гарри — молнию на куртке.
— Ну-с, дорогой Гораций, очень жаль, что тебя не заинтересовало мое предложение, — Думбльдор, прощаясь, поднял здоровую руку. — Мы в «Хогварце» были бы рады твоему возвращению. Но если захочешь нас навестить, милости просим. Примем, несмотря на всю самоновейшую защиту.
— Да… что ж… очень любезно… как я сказал…
— Тогда до свидания.
— До свидания, — попрощался и Гарри.
Они уже выходили,
— Ну хорошо, хорошо, согласен!
Думбльдор обернулся к Дивангарду. Тот, задыхаясь, стоял на пороге гостиной.
— Согласен забыть об отдыхе?
— Да, да, — нетерпеливо закивал Дивангард. — Пусть я сумасшедший, но согласен.
— Чудесно, — просиял Думбльдор. — Тогда, Гораций, надеюсь увидеться первого сентября.
— Да уж непременно, — проворчал Дивангард.
Уже на садовой дорожке до Гарри и Думбльдора донеслось:
— Я потребую прибавки жалованья!
Думбльдор коротко хохотнул. Калитка захлопнулась за ними, и они, в темноте и клубящемся тумане, стали спускаться с холма.
— Молодец, Гарри, — похвалил Думбльдор.
— Я же ничего не сделал, — удивился Гарри.
— Еще как сделал. Сумел показать Горацию, сколько он выиграет, вернувшись в «Хогварц». Он тебе понравился?
— Э-э-м…
Гарри не мог однозначно ответить на этот вопрос. Дивангард был по-своему приятен, но слишком тщеславен и, вопреки всем заверениям, предвзято настроен к муглорожденным. Впрочем, Думбльдор избавил Гарри от необходимости все это высказывать.
— Гораций, — заговорил он, — очень любит спокойную жизнь. А также общество знаменитых, успешных и облеченных властью людей. Ему приятно сознавать, что он оказывает на них влияние. Сам он на трон никогда не стремился; с его точки зрения, удобней сидеть сзади — можно, образно выражаясь, вытянуть ноги. В «Хогварце» он непременно выбирал себе любимчиков, за целеустремленность, ум, обаяние или талант, причем обладал прямо-таки сверхъестественным чутьем на будущих знаменитостей. Гораций создал нечто вроде клуба фаворитов и помогал завязывать полезные знакомства, обязательно с выгодой для себя, неважно какой, будь то бесплатная коробка любимых ананасовых цукатов или возможность порекомендовать своего человечка в департамент по связям с гоблинами.
Гарри живо представил огромного жирного паука, который молчаливо плетет свою сеть и периодически дергает за ниточки, чтобы подтащить поближе большую сочную муху.
— Я рассказал все это, — продолжал Думбльдор, — не для того, чтобы настроить тебя против Горация — видимо, теперь его следует называть профессор Дивангард — но чтобы ты был настороже. Он, без сомнения, попытается включить тебя в свою коллекцию в качестве самой главной драгоценности: подумайте, сам Мальчик, который остался жив… или, как тебя нынче величают, Избранный.
Гарри пробрал озноб, причем совсем не из-за тумана. Он вспомнил слова, услышанные несколько недель назад; пророчество, наполненное для него особым, ужасным звучанием:
Выжить в битве суждено лишь одному…
Думбльдор остановился напротив церкви, мимо которой они проходили
— Пожалуй, достаточно. Будь любезен, возьми меня за руку.
На сей раз Гарри был морально готов к аппарированию, и тем не менее оно не доставило ему никакого удовольствия. Когда прекратилось давление, и он снова смог дышать, то обнаружил, что они с Думбльдором стоят на деревенской улице недалеко от одного из двух самых дорогих его сердцу мест: Пристанища. На душе, несмотря на тоску, сразу стало легче. Там Рон… миссис Уэсли… и все ее потрясающие вкусности…
— Если не возражаешь, Гарри, — сказал Думбльдор, когда они входили в калитку, — то, прежде чем мы расстанемся, я бы хотел с тобой кое о чем поговорить. Наедине. Может, зайдем сюда?
Думбльдор указал на ветхий сарайчик, в котором Уэсли хранили метлы. Гарри, слегка удивленный, вслед за Думбльдором прошел в скрипучую дверь. По размерам сарайчик был чуть меньше буфета. Думбльдор засветил волшебную палочку и улыбнулся Гарри.
— Надеюсь, ты не обидишься, что я затрагиваю эту тему, но я очень доволен — даже горд — тем, как ты хорошо держишься после трагедии в министерстве. Уверен, что и Сириус очень бы тобой гордился.
Гарри сглотнул и, казалось, лишился дара речи. Он не мог об этом говорить. Ему было очень больно, когда дядя Вернон сказал: «Его крестный умер?», и еще больней, когда о Сириусе походя вспомнил Дивангард.
— Судьба обошлась с вами жестоко, — мягко проговорил Думбльдор, — не позволив лучше узнать друг друга. Ваши отношения обещали быть долгими и счастливыми.
Гарри кивнул, упорно глядя на паука, который полз по шляпе Думбльдора. Было ясно, что Думбльдор все понимает. И наверняка догадывается, что, пока не пришло письмо, Гарри много дней пролежал на кровати, отказываясь от еды и бессмысленно глядя на туман за окном, и что в душе у него царила та леденящая пустота, которую он привык связывать с дементорами.
— Трудно, — выговорил наконец Гарри, очень-очень тихо, — представить, что он никогда мне больше не напишет.
Глаза вдруг нестерпимо защипало. Гарри заморгал. Он стеснялся своего признания, но все то недолгое время, пока у него был крестный отец, его грело сознание, что на свете есть человек, которому он, Гарри, дорог почти так же, как собственным родителям… а теперь от совиной почты больше не будет никакой радости…
— Сириус дал тебе много такого, чего ты не знал раньше, — ласково сказал Думбльдор. —Конечно, потеря невосполнимая…
— Но пока я сидел у Дурслеев, — перебил Гарри чуть окрепшим голосом, — то понял, что нельзя просто запереться от всех и… сломаться. Сириус бы этого не хотел, правда? И вообще, жизнь такая короткая… вот мадам Боунс, Эммелина Ванс… следующим могу стать я. Но даже если так, — воинственно продолжил он, глядя прямо в голубые глаза Думбльдора, лучившиеся в свете волшебной палочки, — я постараюсь забрать с собой как можно больше Упивающихся Смертью и Вольдеморта заодно.
— Истинный сын своих родителей и крестник Сириуса! — Думбльдор одобрительно похлопал Гарри по спине. — Я бы снял перед тобой шляпу… если б не боялся засыпать тебя пауками.