Гастролер
Шрифт:
— Это ты брось — жениться он не собирается, — не понял юмора Рогожкин. — А как же твоя Катька? Мы тебе там часики для нее настоящие швейцарские прикупим…
Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— Да и что это я несу? Какое там купим… Все ж бесплатно! Бери что хочешь — запишут в книжечку, проведут через кассу платеж, и точка! — шумно восторгался Рогожкин перспективой отовариться на халяву. — Эх! Жаль, машину нельзя по этим книжечкам приобрести… Машину хочу. Как у Женьки Калистратова… Не наша — иностранная. «Студебекер»!
Медведя тут точно по затылку обухом огрели. Он импульсивно Рогожкина за руку схватил.
— Погоди! Что за Калистратов такой? — напрягся Георгий. — Женька, говоришь? Откуда его знаешь? Он, случаем, в начале тридцатых на Соловках не сидел?
Андрей
— Да, брат, не надо было тебе про это говорить, да уж теперь что. Слово не воробей… Ты верно говоришь, Женька Калистратов — тот самый шнырь, что с тобой в СЛОНе на «перековке» сидел. Вот, понимаешь, в отличие от тебя перековался, человеком стал, да не просто человеком — большим начальником заделался. Мой, между прочим, командир. — Рогожкин цыкнул зубом как бы с досады или от зависти и перешел вдруг на доверительный шепот. — Помнишь, я тебе в Казани всю твою анкету пересказал? Так вот он мне про тебя целую политинформацию прочитал. Он же тебя по тайному указанию пас с самых Соловков. И за гастролями твоими ленинградскими, и казанскими, и прочими следил в сильный бинокль. У него на крючке ты, парень, как с Соловков был, так и остаешься… Эх, нельзя мне тебе это рассказывать — служебная тайна. Но мы ж с тобой вроде как кореша теперь…
— И кем же у вас Женька Калистратов служит? — тихо, врастяжечку поинтересовался Медведь.
Рогожкин замахал руками и прикрыл глазенки:
— Все, все, больше ни слова. Я тебе ничего не говорил! Идем!
Они вышли на улицу, и Рогожкин двинулся в сторону трамвайной линии.
— Может, пехом пройдемся, — предложил хмуро Медведь. — Чего по трамваям толкаться. Тут же недалеко.
— Что ты! Пешком в ЦУМ? Мороз такой! — воскликнул Рогожкин так, как будто Медведь произнес что-то кощунственное, но, заглянув ему в глаза, сразу же и согласился. Было в глазах Медведя нечто пугающее, чего раньше там энкавэдэшный опер не замечал — лютая злоба, слепыми зрачками выглянувшая из мрачной бездны адского морока. — Ну, пешком так пешком, — пробурчал Рогожкин и, поплотнее завернув шарфом шею и подняв воротник драпового пальто, крепко задумался над внезапной переменой в настроении вора. С этим лучше в друганах оставаться, подумал Андрей Андреевич с легким содроганием, потому что недругов своих он голыми руками порвет — не смотри, что с виду невысок да не крепок особливо. Видать, чем-то сильно не угодил ему Евгений Сысоич.
А Медведь размашисто шагал, вонзив взгляд в тротуар, и думал о Калистратове по кличке Копейка. Ишь как высоко взлетел босяк… Сколько ж они знались? Года три, пожалуй. Женька Копейка за время своей «перековки» на Соловках никогда ему лично дорогу не перебегал, слова дурного не сказал — ни в глаза, ни за спиной — и никакой подлянки не учинил. Но прекрасно помнил Георгий, что угадывался в Копейке какой-то затаенный изъянчик, как бы малозаметная червоточинка — а что это было: то ли его неприкрытая жадность и взрывной азарт, то ли обостренная обидчивость и хитрющая угодливость, которой он даже как-то бравировал, когда общался с признанными вожаками урок, к каковым относился Медведь, один из самых молодых волчар в соловецкой стае?..
Вот, выходит, какие загогулины жизнь выписывает… Сам не зная почему, Медведь вдруг сильно обозлился — и на себя, и на Рогожкина, и больше всего на Копейку. Ишь как дело обернулось: в СЛОНе Женька ему чуть не задницу лизал, чуть не портянки на ноги наматывал, все вился услужливой собачонкой да в рот заглядывал, а тут вона — начальником гэпэушным заделался, да еще стал поводырем и негласным покровителем знаменитого на всю уркаганскую Россию медвежатника…
И тут Медведю снова вспомнился наказ умирающего Славика Самуйлова, который лежал, истекая кровью, на холодном асфальте… Он вообще частенько Славика поминал, но все чаще по другому поводу. «Не повторяй моей ошибки, с НКВД не вздумай хороводиться» — вот какие слова тогда сказал ему верный его друг.
Пора с этим хороводом кончать, а то не миновать беды, подумал Георгий и втянул голову в воротник ароматно
Когда они подходили к ЦУМу, Рогожкин ускорил шаг, через плечо буркнув, что, наверное, Медведь прав и лучше бы их тут не видели вместе и что будет его ждать на третьем этаже у двери с табличкой «Служебное помещение». Медведь, лишившись, к своей радости, малоприятного спутника, поднял глаза к козырьку крыши над тремя недавно достроенными к старому зданию этажами, где подсвеченная электричеством рекламная женщина с крепкими ногами и руками выбрасывала из короба разноцветные буковки, сложившиеся в полукруглую надпись: «Рабочий кредит». Как тогда писала газета «Правда», в ассортименте товаров центрального универмага было все — от патефонной иголки до песцового манто. Москвичи еще продолжали называть этот знаменитый магазин по старинке: «Мюр и Мерилиз» или даже проще: «…сходи в «ММ», туда, говорят, барашковые шапки завезли».
При одном взгляде на ногастую тетку в синей спецовке на рекламном щите у Медведя в голове сразу же зашевелилась дерзкая идея грабануть богатенький магазин. Он внимательным, цепким взглядом скользнул по фасаду здания, словно оценивал, как подступиться к нему. Но в это время Рогожкин сделал ему знак рукой и поторопил: видимо, не терпелось энкавэдэшнику проникнуть в закрома родины. Медведь вынужден был поторопиться, и потому он с ходу решил, что если и впрямь брать этот магазин, то надо залезать сверху, с самой крыши.
Ценные идеи у опытного вора всегда возникают после самого первого, брошенного как бы случайно взгляда на будущий объект — уж это Медведь по своему опыту знал точно. Идея — всему голова. А потом, когда идея вспыхнула и дала толчок неодолимому воровскому азарту, можно приступать к серьезной проработке операции, поиску надежных путей подхода и отхода, отбору подельников и подручных, найму транспорта и прочая, прочая…
В спрятавшемся за дверкой «Служебного помещения» спецраспределителе ЦУМа Андрей Андреевич Рогожкин, по-хозяйски прохаживаясь между полок, доверху забитых всякой мануфактурой, обувью, тканями, шапками, постельным бельем и прочим барахлом, затарился по полной программе, не забывая и Медведю присоветовать что-нибудь с важным видом завсегдатая этой партийной кормушки, скрытой от посторонних глаз простых советских тружеников.
— Смотри какие боцыки, ой ты боже мой, я себе давно такие хотел! — умилялся, как большой ребенок, Рогожкин. — Ты глянь, как блестят лаком! Их и чистить не надо — тряпочкой протер, и снова блестят. Давай возьмем по паре на брата!
Но Медведь ничего не взял, а подыскал только для себя наручные швейцарские часы с тонким циферблатом и фосфоресцирующими циферками. Выбрав причитающуюся ему норму товаров по кредиту, Рогожкин вернулся в общий зал. Георгий вышел следом за Рогожкиным и, продолжив обход универсального магазина, все примечал, особливо внимательно осматривая большие окна, широкие лестничные переходы между этажами да служебные дверки. Больше всего он заинтересовался работой касс. «Да, — размышлял он про себя, — если учесть, что в магазине бойкая торговля идет на четырех этажах, то ежедневная выручка ЦУМа составляет… хренову тучу рупчиков. Тыщ сто, а может, и двести». Он не глядел на разложенные по полкам иприлавкам товары — ему сейчас главное было определиться с выбором правильного маршрута по этажам огромного здания.
Наконец, обалдев от толчеи и товарного изобилия, они порознь вышли из магазина и остановились у замерзшего фонтана на площади перед Большим театром. Довольный удачными покупками, Рогожкин даже не взглянул на весело гомонящих девушек вокруг.
— Ну, ты куда? — спросил он Медведя, кивнув на прощанье. — Домой? Тогда так. Завтра приезжай в Измайлово, я на даче одного репрессированного гада устраиваю небольшой междусобойчик по поводу дня рождения. Будут наши ребята и наши девчата, как я и обещал. Доедешь до парка, там сразу у входа стоит отделение милиции, спроси у дежурного, как пройти к даче Скуратова. Тебе покажут! Мурашки-то тебя не прошибут к мусоркам с вопросиком подкатиться? — напоследок подколол Рогожкин.