Гастролер

Сухов Евгений Евгеньевич

На стреме остался долговязый Лешка Толубеев по кличке Штык. Он не был ни домушником, ни щипачом — он был никем, и его всегда брали только для одного — стоять на стреме. На первый взгляд могло показаться, зачем ворам профессиональный стремщик, кажется, что крикнуть «Атас!» может любой подельник, почувствовав опасность. Но вот именно почувствовать эту опасность оказывается труднее всего. Штыка брали на дело все серьезные московские воры, и если иногда он вдруг отказывался, то, бывало, на такое дело никто не соглашался пойти. Воры верили чутью этого опытного атасника.

Третий, татарин Шамиль, был из фраеров. Нет, конечно, Шамиль был вор, но вор фраерский,

показушный, любивший пустить пыль в глаза. Его я взял по старому знакомству — мне Шамиля в свое время рекомендовал его единоверец татарин Заки Зайдулла по кличке Мулла, который был знаменит тем, что почти всю свою жизнь просидел по тюрьмам и лагерям и считался признанным третейским судьей, разрешая споры и ссоры урок и предупреждая бессмысленное кровопролитие. Про Шамиля мне Мулла в маляве написал, что тот никогда не подведет и не сдаст, хотя и закидонов у парня всегда через край. Шамиль любил хорошо приодеться, разбирался во всех новинках последней моды, мог на глаз сразу определить, из какой ткани пошит этот пиджак, и отличал золото от латуни, а бриллиант от полированного стекла. Для этого я и взял его в ЦУМ — чтобы из кучи универмаговского барахла Шамиль смог выхватить только самые дорогие, самые ценные вещички.

Эти молодые пацаны знали, что я, именно я «брал Казань» — а этот мой подвиг прогремел на всю Волгу, докатившись до Москвы и даже до Ленинграда. Поэтому вся эта честная компания с превеликим удовольствием подвизалась со мной на дело. Со знаменитым вором этим пацанам не западло было даже вместе погореть и на нары сесть.

Играючи ломанув дверку в кабинет цумовского директора, я так же легко вскрыл директорский сейф, где в специальных коробочках и бархатных мешочках хранились самые дорогие цацки из золота и бриллиантов. Все драгоценности и деньги из сейфа мы с Электриком свалили в мешок и, выскользнув обратно в служебный коридор, тихо позвали пацанов:

— Все! Уходим!

Никто из моих молодых подельников не сказал ни слова против того, что я оставил без внимания развешенный по торговым залам дорогой товар. И Штык и Шамиль тихо, без звука, подчинились моему приказу и потопали за мной, понимая неписаный закон: вор должен знать меру, иначе это не вор, а хапуга. «Больше своего веса только муравей к себе в нору тащит, — шутили в таком случае опытные воры, — да и тот обосрется, пока доволочет».

А в бухгалтерии, куда мы вошли вдвоем с Электриком, нас ждал обещанный сюрприз. У дальней стены, рядом с обычными несгораемыми шкафами для документации, стоял, сверкая матовым окрасом, внушительный стальной монстр. От его задней стенки по плинтусу тянулся черный толстый провод, исчезая под деревянными шкафами, выстроившимися вдоль стены. Юра Электрик лег на пол, вполз под первый шкаф и удовлетворенно крякнул:

— Уходит в стену, как я и предполагал.

Он позвал Лешку Штыка и, тыча пальцем в план ЦУМа, стал ему объяснять, как добраться до подвала и как вырубить главный рубильник.

— На минуту — не больше, понял? — строго шептал Юрка. — Ровно через минуту врубай снова.

Я подивился его смекалке: среди ночи временное прекращение подачи электричества в универмаг могло остаться незамеченным для ночных сторожей, которые, даже если бы и не спали, отнеслись бы к короткому сбою как к досадному недоразумению и вряд ли стали бы вызывать наряд милиции.

Выждав минут десять после исчезновения Лешки, Электрик включил настольную лампу и стал ждать. И вот она потухла. Электрик положил принесенный фонарь на пол, направив луч на

черный провод. В полутьме я увидел, как он выудил из-за пазухи короткую стамеску и молоток. Он приставил острое жало стамески к проводу и с силой ударил молотком по рукоятке. Он рванул отрубленный кончик провода — и в это мгновение настольная лампа вновь вспыхнула.

— Тихо? — спросил он, оборачивая ко мне вспотевшее лицо.

— Да. А что? — не понял я.

— А то, что я отрубил сигнализацию сейфа!

И тут только до меня дошло, что разрубить провод сигнализации можно было только при отключенном электропитании сразу во всем здании, когда система сигнализации не срабатывала на локальное повреждение проводов.

Теперь обесточенный замок можно было вскрывать обычным порядком, хотя это и требовало немалых усилий и времени. Это только в приключенческих романах знаменитые воры способны вскрывать сложные сейфы в считанные минуты. Настоящий медвежатник знает, что сейфовые замки никогда не сдаются без боя. Любой сейф требует осторожного и даже уважительного подхода. Знающие люди в таких случаях говорят, что сейф надо уметь «уговорить». Малейший сбой — пальцы дрогнули или с дыхания сбился, — и начинай все сначала. А ведь времени у вора всегда в обрез, силы и внимание на пределе. Поэтому работа медвежатника предполагает изнуряющую точность и концентрацию движений, что быстро высасывает запас энергии. Предупрежденный об этом загодя, мой подельник боялся не то что пошевелиться — дышать!

Спустя сорок минут сейф сдался нам на милость. Тяжелая массивная дверка плавно отошла, и мы с Электриком, обомлев, увидели высокие столбики банкнот, туго перетянутых бумажными банковскими бинтами в аккуратные пачки… Такой удачи даже я не ожидал.

На следующий день, с самого раннего утра, я отправился в Сандуновские бани. Перед отъездом из столицы решил в последний раз хорошо попариться в отдельном номере и смыть с себя грязь былого. Ведь у меня начиналась новая жизнь. И что меня ждало в Ленинграде, можно было только гадать. В Сандунах у меня работал знакомый пространщик Виктор Матвеевич, бывший театральный гример. Я у него частенько стригся и брился. Кроме того, он предлагал мне на выбор, когда требовалось, различных цветов и форм парики, накладные усы и бороды. На этот раз Виктору Матвеевичу с моей внешностью предстояло изрядно потрудиться…

Железнодорожный билет на Ленинград и новая ксивка на имя Владимира Георгиевича Постнова, видного товарища с коротко стриженными рыжеватыми волосами, такими же густыми рыжеватыми усами и бороденкой, уже лежала у меня в кармане.

И ощущение полной, ничем не ограниченной свободы переполняло мое сердце…

Глава 13

Егор Нестеренко стоял на платформе Московского вокзала и утюжил внимательным взглядом толпу пассажиров, вывалившихся из московского поезда.

— Извините, уважаемый, — обратился к нему кто-то сзади. — Как мне выйти к Невскому проспекту. Я в Ленинграде в первый раз…

— Идите прямо на выход. Там будет площадь, а от нее Невский сразу и увидите, — почти не поворачивая головы, ответил Нестеренко.

— Ты что, Егор, не узнаешь?

Тот резко обернулся и увидел перед собой невысокого прилично одетого рыжебородого мужчину с небольшим аккуратным чемоданчиком в руке, всем своим видом смахивающего на вольного художника откуда-нибудь с периферии, впервые вырвавшегося взглянуть на красоты и достопримечательности северной столицы.