Гастролер
Шрифт:
А в девяносто третьем году, предчувствуя скорую смерть, Медведь сообщил Варягу, что в его кабинете есть тайник, сейф с шифром, в котором лежат его, Медведя, важные бумаги. Он и шифр сообщил Владиславу, добавив, что, кроме него, он известен только дяде Семе, который, выйдя на пенсию лет двадцать назад, после тридцати лет учительствования в школе, нанялся служить у Георгия Ивановича сначала сторожем, потом сиделкой. Незаметно дядя Сема стал Медведю и первым помощником, и верным другом. А как оказалось, и личным биографом… Тогда Варяг так до этого чемодана и не добрался: Медведь вскоре умер, а Варяг попал в водоворот событий, дела закрутились и с разборками, и со сходами, и с общаковскими деньгами, и с выборами
Варяг начал осторожно разбирать пухлые, туго перетянутые веревочками пластиковые папки-досье. В бумагах мелькали довольно известные фамилии: здесь были люди и из большой политики, и из руководителей государства, и криминал. На дне чемодана лежала знакомая картонная зелёная папка. Владислав с любопытством развязал тесемки. В папке обнаружилась толстая стопка отпечатанных на пишущей машинке листов. Посредине первого листа аккуратым красивым почерком было выведено одно слово: «Гастролёр». Варяг перевернул лист и прочитал: «Каменно-стеклянная глыба Центрального телеграфа мрачным треугольником нависла над улицей Горького…» Он перебрал несколько листов и понял, что имел в виду старый вор, говоря: «Тут вся моя жизнь».
Это и впрямь было жизнеописание патриарха советского криминального мира. Текст состоял из отдельных, иногда мало связанных между собой отрывков, причем некоторые из них были похожи на законченные рассказы, написанные от первого лица. Видимо, дядя Сема задумал сделать из своей рукописи как бы мемуары законного вора.
Варяг прилег на кушетку и углубился в чтение…
Часть I
Глава 1
Каменно-стеклянная глыба Центрального телеграфа мрачным треугольником нависла над улицей Горького. Вдоль обеих стен его углового фасада, прикрывая огромные окна третьего этажа, красовался длинный иконостас рисованных лиц членов Политбюро ЦК КПСС с главной иконой в центре — портретом Юрия Владимировича Андропова, видного мужчины в интеллигентских очках и со смутной полуулыбкой Джоконды на тонко очерченных губах. В этот предпраздничный майский день Москва, как всегда, рапортовала стране о славных трудовых успехах и деловито готовилась отметить очередной День Победы. По главной магистрали советской столицы сплошным потоком двигались легковушки, автобусы и троллейбусы. Праздные иностранные туристы, обвешанные фотоаппаратами, маленькими стайками двигались по тротуарам, избегая спешащих по улице приезжих из ближних и дальних городов и из всех союзных республик. Вооруженные объемистыми сумками и чемоданами, гости столицы торопились к «Елисеевскому» гастроному купить сырокопченой колбаски, а те, кто уже отоварился этой самой сырокопченой, спешили обратным курсом прямехонько к ЦУМу в надежде не пропустить там свою очередь — номер триста восьмой, написанный на ладони чернильным карандашом, — за югославскими зимними сапогами на «манной каше».
В основном люди роились только на одной стороне улицы, где вереницей выстроились крупные магазины от «Подарков» до «Елисеевского». На противоположной же стороне, где находились иного рода заведения, начиная от помпезного особняка Мосгорисполкома и до приземистой гостиницы «Националь», суровые патрульные милиционеры пристальным взглядом просеивали людской поток и ненавязчиво, но упрямо предлагали иногородним мешочникам перейти на другую сторону и не марать своим затрапезным видом блестящий московский фасад.
На этом маленьком отрезке улицы Горького, а точнее, на пяточке, зажатом между гостиницами «Националь», «Интурист», «Москва» и «Метрополь», издавна, еще с двадцатых годов, возник
Из стеклянных дверей «Интуриста» вышел невысокий седой мужчина лет семидесяти с лишком. Его сопровождали три высоких мускулистых парня, с виду годящиеся ему во внуки. Троица охранников молча шагала следом за седым господином, который неторопливой походкой двинулся по лестнице к тротуару.
— Быстро убрать всех мальцов! — бросил он глухо, почти шепотом, через плечо.
Сопровождающие тут же выдвинулись далеко вперед и незлобно, но быстрыми и точными взмахами крепких рук разогнали стайку юных фарцовщиков. Правда, один из попрошаек все же прошмыгнул между ними и, присев перед седым на корточки, так чтобы охрана не сразу сумела его ухватить за локоть и убрать с дороги, затянул привычную песню:
— Сэр, дай жувачку! Дай, чуинг-гам, бабл-гам! «Риглиз»-пеперминт чуинг-гам…
Кто-то из охранников нагнулся было отшвырнуть мальчонку с дороги, но седой сделал предупредительный жест, и охранник отступил.
— Какой я тебе сэр, малыш…
— О! Да он по-нашему говорит! — ничуть не испугавшись ни охранников, ни щеголевато одетого дядьки, изумился подросток. — А я думал, интурист…
— Попрошайничаешь? — благодушно осведомился седой господин, в то же время постреливая по сторонам внимательными глазами.
— Фарцую! — обиженно огрызнулся малец.
— А я в твои годы не стоял на паперти с протянутой рукой, хоть и была голодуха, — продолжал седой, и его благодушное настроение вмиг улетучилось. Поймав себя на мысли, что не ему читать сейчас этому щенку мораль и осекшись на слове «голодуха», он все же усмехнулся про себя: «А может, из тебя еще тот лихач вырастет — вон какой нахрапистый».
Он глянул на охранника:
— Дай ему руль — пусть купит себе конфет.
Малец презрительно усмехнулся:
— Тогда уж дай три, чтобы и моим друганам хватило.
Седого даже развеселила такая наглость.
— Дай ему червончик, — сказал он охраннику и, повернувшись к пацану, почти в приказном тоне добавил: — И чтоб тебя и твоих друганов здесь не было. Чтоб целый час сюда нос не казали. Понял?
— Так точно, товарищ турист! — вытянулся с самодовольной улыбочкой мальчуган и радостно кивнул головой.
Седой господин тут же забыл о мальце. Он бросил из-под густых бровей хмурый взгляд на стоянку такси у обочины тротуара и увидел, как из багажника только что подъехавшей «Волги» пассажир выгружает довольно объемистый чемодан. Чуть в стороне два мента-сержанта отгоняли свору коротконогих цыганок, пытающихся погадать на счастье какому-нибудь иностранцу.