Гастролеры, или Возвращение Остапа
Шрифт:
Глазу открылся пёстрый пейзаж сельскохозяйственной продукции.
– Карто-о-шка, отборная, домашняя, очень вкусная, разваристая, карто-о-шка, – монотонным лирическим баритоном, журчал, как поп на отпевании, кургузенький мужичок в фуражке, как у легендарного бабелевского Бени Крика.
– Перец, чили, острый, как сатира, злой, как тёща! Не проходите мимо! – взывал паренёк, выглядывая из-за пирамид с красным и зелёным перцем.
Овощной павильон соседствовал с молочным, в котором в эмалированных тазах и кастрюлях покоились белые, как снег
– Сыр, молоко, сливки, творог, масло! – скандировала пышная розовощёкая хохлушка.
– Молоко свежее? – миловидная интеллигентная старушка ткнула пальцем в трёхлитровую четверть с молоком. – Не отравите?
– Я вас умоляю. Какой мне смысл вас травить, потому шо ж вы больше не придёте?
У пивного киоска, разложив на деревянном ящике варёных раков, крестьянин, на лице которого сияла счастливая улыбка простого добродушного человека, настойчиво провозглашал:
– Раки… варёные раки. Налетай, подешевело – было рубыль, стало два. Рубыль кучка – два рубля штучка. Коммунистам скидка!
– А почему скидка коммунистам? – выразил несогласие с доктриной ракоторговца Жульдя-Бандя.
– А потому что красные, – привёл контраргумент торгаш.
– А если бы раки были голубыми, то скидка была бы представителям сексуальных меньшинств?
– Коммунистам! – отстаивал первоначальную позицию пролетарий. – После их как сваришь – всё равно покраснеют.
– Зато коммунистов, сколько ни вари – краснеть не станут! – выдвинул гипотезу молодой человек.
– А ты варил?! – крестьянин обозначил на лице вопрос, отчего брови, неестественно скруглившись, взъёжились, а на лбу организовались ломаные линии морщин.
– Варил! – явно соврал оппонент.
– Брешешь!..
– Трофим, дай червонец, – вмешался в диалог поколений вывалившийся из пивнушки гражданин переходного, с претензией на почтенный, возраста и жалобно протянул руку, готовую принять подаяние.
Ракоторговец, аккуратно поправляя каждый палец, сложил фигу и поднёс рукотворное сооружение к носу просящего. Эту фигуру пролетарии частенько используют в качестве лаконичной и убедительной замены отрицательно настроенной оппонентки частицы «на».
– Дай будет при коммунизме.
– Ну, займи! – мгновенно нашёл выход из положения тот и, не сдержавшись, хихикнул, пытаясь вспомнить, когда произошло грандиозное событие, связанное с отдачей долга.
Жульдя-Бандя не смог отказать себе в удовольствии внести свою лепту в столь щекотливый вопрос.
– У него, видимо, огромный опыт по возвращению кредитов.
– Не то слово, – согласился ракоторговец, в совершенстве владеющий биографией просителя, и отобразил на лице улыбку, обильно орошённую язвой.
– Ну, займи хоть пятёрку! – страждущий готов был расстаться со слезой.
– На, только отстань! – добрый дядя протянул жаждущему пятирублёвку, отдавая себе отчёт в том, что тот будет клянчить до вечера.
На лице счастливого обладателя
– Пятёрку будешь должен!
– Когда отдашь?! – вовсе на это не рассчитывая, на всякий случай, поинтересовался крестьянин.
– В понедельник! – искренне пообещал заёмщик и, удаляясь, с надеждой в голосе, прокричал. – Может, тебя за выходные трамвай задавит!
– Вот гадюка! – беззлобно пожурил кредитор, объяснив причину своей щедрости. – Свояк, будь он неладен!
– Когда даёшь взаймы, подумай, – возможно, лучше подарить и забыть, чем одолжить и всю жизнь помнить.
Ракоторговец, поджал верхнюю губу нижней, слегка склонив голову, как делает
всякий, в чём-либо усомнившийся:
– А ты, голуба, не нашинских краёв?!
– Я – не вашинских краёв?! – обвиняемый принял позу честного педераста, коему вменялась интимная связь с женщиной. – Повтори это ещё раз, только с выражением, и здесь будет море крови и горы трупов!
Ракоторговец хихикнул.
– Рано радуешься! – Жульдя-Бандя сделал лицо, на котором можно было ставить штамп с грифом «особо секретно». – Грядёт великая афера тысячелетия. – Всё, что раньше принадлежало народу, – заводы, фабрики, рудники – будет принадлежать его отдельным представителям. Естественно – лицам, приближенным к императору. Это, как говорил великий комбинатор – Остап Ибрагимович Бендер, один из четырёхсот способов честного отъёма денег у граждан.
Ракоторговец, как всякий уважающий себя одессит, проживающий, впрочем, в 20 верстах и трепетно относящийся к памяти «рождённого», по их мнению, в Одессе Остапа Бендера, восхищённо посмотрел на незнакомца:
– А людям что?
Жульдя-Бандя улыбнулся, впервые услышав, чтобы людей «ударяли» на второй слог.
– А людям, – он также сделал ударение на второй слог, – навоз и землю.
Незнакомец, кашлянув в кулак, удовлетворённо кивнул, поскольку ему именно это и нужно было. Рассчитывать на завод у него не хватало воображения, разве что на маслобойню…
– Там, наверху, – рассказчик вознёс указательный палец, устремив глаза во Вселенную, отчего было не очень понятно где: то ли у Вседержителя, то ли у обустроившегося за океаном генерального секретаря масонов, в чём, откровенно говоря, особой разницы не было, – решено перенести Иерусалим в Одессу.
Доверчивый крестьянин, цокнув языком, покрутил головой: он, без сомнения, поверил бы и тому, что Иерусалим решено перенести на Луну.
– Их главный ребе – Лазарь 17-й вместе со своими 13-ю апостолами, шамбалою и сионскими протоколами – это их путеводитель, – он отобразил на лице высшую степень секретности, – уже переехали в новый штаб на Малую Арнаутскую. Евреи, слава богу, наскитались. Ты пробовал когда-нибудь скитаться две тысячи лет?
Собеседник чистосердечно покрутил головой, стал чухать репаными крестьянскими пальцами скулу, будто силясь о чём-то вспомнить: