Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
Фабиан не пришел, но все же прислал письмо, что болен и лежит в постели.
Несколько почетных гостей тоже не пришли на доклад. Отсутствовал Таубенхауз, на которого рассчитывала Клотильда, да и гауляйтера задержали срочные дела. Только Швабах сдержал обещание, но с ним она больших надежд не связывала. Гауляйтер прислал своего заместителя, ротмистра Мена, который преподнес Клотильде фотографию Румпфа с его собственноручной любезной надписью. Да, вот у кого можно было поучиться светскому обхождению.
А гауляйтер и в самом деле не мог прийти. Он до трех часов ночи сидел в
Наемный лакей в черной паре и белых перчатках, бесшумно открывал двери гостям, и Клотильда торжественно произнесла «приветствие фюреру», которое она недавно ввела в обиход, чтобы придать своим вечерам строгость и торжественность. Оно состояло в том, что, рекомендуя оратора, она от имени всех собравшихся обращалась с клятвой верности к фюреру. Сегодня ей впервые удалось простереть руку к портрету фюрера.
Профессор Менних, знаменитый кенигсбергский оратор, был уже немолодой человек; волосы на его голове торчали во все стороны. Он кротко и добродушно улыбался, видимо, нимало не волнуясь. В своем докладе профессор битый час говорил о Польше, где прожил много лет; особенно подробно останавливался он на ее населении. «Что же представляют собою теперь поляки? — улыбаясь, спрашивал он. — Прежде они были приятными соседями, а теперь? Теперь они бесцеремонно переходят через границу, сгоняют крестьян с их полей и, случается, — тут он выразительно улыбнулся, — убивают одного-двух немцев». Весь доклад был проникнут кротостью и миролюбием.
В прениях прозвучали более резкие ноты. Почтенный господин, пять лет прослуживший таможенным чиновником в Данциге, сообщил, что драки и убийства в Польском коридоре давно стали бытовым явлением, это всем известно. В последнее время немцы толпами бегут в рейх, ища защиты. В Данциге эта знает каждый ребенок, и можно только порадоваться, что на родине этими плачевными обстоятельствами заинтересовались наконец более широкие круги.
Баронесса фон Тюнен, блестящий оратор, вызвала гром рукоплесканий, упомянув о миролюбии и терпении фюрера, которому немецкий народ обязав беспрекословно повиноваться. «Но настанет день, — воскликнула она, — когда его долготерпению придет конец! Фюрер насупит брови, и тогда горе всем врагам рейха!»
При этих словах баронессы юный Гарри явственно крикнул: «Браво!» — и громко захлопал в ладоши. В форме Союза гитлеровской молодежи, с почетным кинжалом на боку, он, как всегда, занимал место у самой кафедры. Гарри был рослый пятнадцатилетний мальчик, со светлыми, тщательно расчесанными на пробор волосами; он напряженно слушал, сохраняя при этом бесстрастное выражение лица. Но, когда профессор Менних сказал, что поляки, случается, убивают немцев, он выпрямился во весь рост и грозно наморщил лоб. Мимо портрета фюрера он проходил только с поднятой рукой.
Гарри казалось, что он уже солдат. Он мечтал стать офицером, и дома его называли Генералом.
Робби, который был на два года моложе брата, забился в угол. На лбу у него была шишка зеленого цвета. До начала доклада он торчал в передней вместе с лакеем, прислушиваясь к шагам гостей на лестнице. Когда шаги приближались, он тихо шептал:
Робби и слышать не хотел об армии, так как не любил рано вставать. Мечтательный и задумчивый от природы, он теперь начал сочинять небольшие рассказы. Клотильда называла его Поэтом в противоположность Генералу. Она любила звучные, многозначительные слова.
После прений гости еще немного поболтали, прежде чем разъехаться. Наемный лакей в черной паре и белых перчатках и служанка в новомодной прическе разносили чай. И тут снова вынырнул маленький Робби с зеленой шишкой на лбу. Он следовал за лакеем и служанкой с сахарницей в руках.
— Робби ведет себя глупо, мама, — шепнул Гарри на ухо Клотильде.
Политический редактор газеты «Беобахтер» горячо похвалил Клотильду. Он решил написать большую статью о Союзе друзей и попросил у нее фотографию, чтобы опубликовать ее в иллюстрированном приложении к газете. Клотильда покраснела. Одно из ее заветных честолюбивых желаний уже сбывалось.
Поэт Робби был в большом затруднении. Завтра день его рождения, а он уже несколько недель ничего не знал об отце. Может быть, тот давно позабыл о приглашении? Робби знал о разладе между родителями. В других семьях отцы жили дома, даже если они работали очень много, как, например, врачи, которых часто подымали с постели среди ночи, или пекари, встававшие в четыре часа утра.
— Бьюсь об заклад, что папа забыл о дне моего рождения, — каждое утро хныкал Робби. Он помнил, что и в день рождения Гарри отец не пришел, хотя обещал непременно быть.
— Сходи к нему и пригласи его еще раз, Робби, — каждый день твердила Клотильда. Гарри был ее гордостью, но любила она Робби. Она рассчитывала, что Робби удастся уговорить отца, и без устали повторяла ему свой совет.
— Не забудь захватить свои произведения, — насмешливо добавлял Гарри. — Если папа прочтет «Рождество железнодорожного машиниста» или «Спотыкалку», то уж обязательно придет.
Гарри много терся среди взрослых и знал, что родители его в разводе главным образом из-за того, что папа всегда и во всем считал себя правым. Судьи признали его виновным, и с тех пор он обязан платить маме, а также ему и Робби, пока они не достигнут восемнадцатилетнего возраста.
Гарри насмехался над рассказами Робби, Робби же совет брата пришелся по душе, и, отправившись к отцу, он захватил с собою свои рассказы. Целых два часа он ждал возле гостиницы, пока наконец не показалась машина отца. Только тогда он вошел. Он последовал практическому совету матери — сначала удостовериться, что отец в гостинице.
— Что же это за рассказы, Робби? — спросил Фабиан, когда они сидели за лимонадом в «Звезде».
Коротенькие историйки, вышедшие из-под пера Робби, были записаны на листках, вырванных из старой тетрадки по арифметике. В первой из них рассказывалось о железнодорожном машинисте, который, нес службу в ночь под рождество. Поезд все шел и шел, но вдруг путь оказался закрытым. Остановка произошла возле домика стрелочника, и машинист увидел через окно елку со множеством свечей и детвору, игравшую в комнате.