Гавриил, или Трубач на крыше
Шрифт:
– Я готов выслушать вас, раз уж вы здесь появились, – лилось из неподвижных уст, – но согласитесь, что для начала хорошо бы представиться. Не помню, чтобы мы ранее встречались. Правда, в силу некоторых обстоятельств, у меня сегодня не всё ладно с памятью. Надеюсь, вы извините.
На сем речь его закончилась.
Губин внезапно обмяк и почувствовал, как всё тело, прежде будто налитое свинцом, расслабилось. Тупая боль в затылке исчезла.
Незнакомец, прослушав ахинею, закрыл глаза, опустил руку и замер в таком положении.
Василий
– Ладно, – сказал бородач, открыв глаза, которые тоже вроде как потеплели. – Ладно, Вася. Давай познакомимся.
При этих словах Губин оторопел. Не потому, что не понял их. Понять-то он как раз всё понял. Чего тут было не понять-то? Но голос… Голос бородатого стал иным, напрочь не похожим на прежний. Что-то знакомое почудилось Василию в этом голосе. Но что именно, осознать он не мог.
Когда бы осознал, оторопел бы еще больше.
Незнакомец заговорил его, Василия, голосом. Но, как известно, не дано нам слышать собственный голос, а лишь отраженное эхо. Потому, услышь мы свой истинный голос со стороны, хоть и знакомым он нам покажется, но не всякий и не сразу его узнает.
Не узнал и Василий.
Гость между тем продолжал.
– Зовут меня, Вася, Гавриилом. Да только вряд ли слыхал ты когда обо мне. Я, видишь ли… – Он замолчал, подбирая слово. – Посланник я, Вася… На Землю вашу грешную послан… Такие вот дела.
«Точно – псих», – подумал сантехник. Хотя уже то, что бородач заговорил по-человечески, придало ему бодрости.
Оставалось выяснить, сможет ли он сам – Губин – снова заговорить по-человечески.
Василий попробовал разомкнуть губы. Получилось. Он вдохнул, зажмурился и сказал: «А-а-а». Вроде бы вышло.
Губин приободрился, уже смелее глянув на гостя.
Теперь надо было держать ухо востро. Надлежало вызнать у старикана, как тот здесь оказался. Было ясно, что проник он в квартиру, пока Василий спал. Это факт. Но для чего проник и где взял ключи (если только не ломал замок), предстояло выяснить. Неплохо было бы разузнать и насчет медной штуковины, которую бородатый держал в руке. Не нравилась Губину эта штуковина. Очень не нравилась.
Василий собрался с духом и, стараясь, чтобы голос его звучал поприветливей, спросил:
– Посланник, говоришь? На Землю, говоришь, послан? Это как же? Это в каком смысле? Вроде архангела, что ль?
Гость посмотрел на него с укоризной:
– Не веруешь?
– Верую, верую, – поспешно выпалил Губин и коряво начертал в воздухе что-то вроде креста.
Лицо балахонщика снова помрачнело.
– Грех! – произнес он прежним своим басом. А затем, опять перескочив на человеческий голос, тихо добавил: – Бесстыжая твоя морда.
Василий постарался изобразить раскаяние. Он
– Ну, я это… Ну, не то чтоб верующий. Но прабабка у меня крещеная. Точно!.. А потом коммуняки позапрещали всё. Сам знаешь… Но теперь, конечно. Теперь-то можно. Теперь-то что.
– Грех! – повторил бородач, колыхнув рубищем. – Все в грехах погрязли!.. Вовремя прибыл я, стало быть. Вовремя.
Уставший бояться Василий решил идти напролом.
– Ну, ладно тебе, ладно! Кончай базар! Не кати баллон! – зачастил он в лицо балахонщику. – Скажи, наконец, чо те надо? Откуда взялся? Зачем трубу приволок?.. Не томи душу, едрить твою!
Он ожидал, что серый в робе взъярится, и снова приготовился рвануть в коридор, к ванной. Но тот заговорил голосом нормальным, даже чуть притихшим.
– Не ведаешь, что творишь, Вася, – сказал он грустно. – Все вы не ведаете. Оттого и час ваш настал… Послан я сюда, Василий, чтоб Судный день трубить… Время пришло, Вася… Время.
Он поднял надраенную трубу и покачал ею перед лицом сантехника.
На душе Губина сделалось муторно. И вновь припомнился ему давешний разговор двух старух на скамейке.
Да что ж это такое, граждане? За что свалился ему на голову этот псих в мешке? Чем таким провинился он, Василий Губин, что должен вот здесь – в квартире своей, – не опохмелившись поутру, не приняв для здоровья ни грамма, выслушивать всю эту хренотень? За что ему напасть такая?
Он сделал глубокий вдох, поднялся со стула и выпалил, ошалев от собственной смелости:
– А шел бы ты лесом, папаша! Валил бы куда подальше… Где квартира твоя? Ступай, откуда пришел!
Ни один мускул не дрогнул на лице бородатого. Ни одна складка не шевельнулась на балахоне. Взгляд немигающих глаз его стал прежним – таким, как был в первую минуту появления перед Василием.
И вновь поднял он руку.
А через секунду Губин заскользил по немытому полу своей квартиры, по серому, в пятнах, линолеуму. Заскользил, как бумажка, гонимая ветром. Заскользил – и въехал, впечатался спиной в желтую стену.
Свет померк перед глазами сантехника. Неведомая сила держала Василия, припертого к стене, не давая пошевелиться.
И вдруг потащило его куда-то вверх.
Руки Губина упали плетьми, ноги потеряли опору, и он обнаружил себя висящим на стене, в полуметре от пола…
Висел он там!
Висел, как картинка на гвоздике!
Одурманенный мозг Василия больше не хотел иметь с ним дело. Темная пелена затянула пространство, скрыв обшарпанный платяной шкаф, круглый стол с одинокой бутылкой, колченогий стул у окна, лампочку под потолком, скрыв ужасного серого гостя, стоявшего посреди комнаты.
Воцарился мрак…
Спустя немалое время после описанных событий, а точнее – в три часа пополудни, любой, кто заглянул бы в квартиру, где жил сантехник Губин, обнаружил бы следующую картину.