Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Замостьянов Арсений Александрович

Тебе в наследие, Жуковской, Я ветху лиру отдаю. А я над бездной гроба скользкой Уж, преклоня чело, стою.

Здесь не только скорбное предчувствие смерти. В чём-то Жуковский его превзошёл. Для него поэзия — не «летом сладкий лимонад», он живёт ею, погружаясь то в английскую, то в немецкую стихию. Они недурно образованы, эти молодые литераторы. Правда, в «Певце во стане русских воинов», пожалуй, слишком много пряностей. Как-никак, песня ратников — а сентиментальных строф в избытке. Но за патриотический порыв, за звучные призывы к мщению можно простить любой срыв. Армия полюбила эти стихи, когда

Бонапарт ещё хозяйничал в русских городах. Во дни роковые поэты должны торопиться: дорого яичко ко Христову дню. Вот и Державин свою оду «На парение орла» напишет торопливо, зато ко времени.

Державин и в 1812 году всё чаще чувствовал себя «поэтом великой Екатерины». Но разве это четверостишие, посвящённое Жуковскому, — не чудо? Одно словцо «скользкой» возле бездны гроба — это образ сильнейший. Державин частенько бывал многословен, а тут в четырёх строках — не набросок, а щемящая картина, в которой и восторг, и ужас. Восторг перед жизнью, ужас от приближения смерти — главная державинская тема со времён оды «На смерть князя Мещерского».

Но державинская ярость Жуковскому была недоступна.

Державин привязался к Званке; там он создавал не только стихи, но и политические прожекты. Он всё ещё надеялся вернуть влияние при дворе, взять реванш у «молодых друзей императора», которые привели Россию к катастрофе. Ведь это линия его судьбы — «Падал я, вставал в свой век». Должен же император отдать должное здравому смыслу?

В отставке он написал «Мечты о хозяйственном устройстве российской армии», послал их государю. Державин предлагал реформу рекрутской системы, писал о снабжении армии. Но мечты так и остались мечтами. Державин уже в 1806-м не сомневался, что вот-вот полчища Наполеона вторгнутся в пределы России. Двум медведям в одной берлоге не ужиться — как и двум великим армиям на одном тесном континенте.

Чуть позже Державин составил «Мнение о обороне империи на случай покушений Бонапарта». «Меня обещали призвать и выслушать мой план, но после пренебрегли и презрели, как стихотворческую горячую голову. Но теперь, к несчастию, всё, что я говорил, сбывается», — писал Державин В. С. Попову, старому соратнику Потёмкина, когда Наполеон казался владыкой мира. Да, прошли золотые времена!

Державин вспоминал: «Государь принял сие предложение с благосклонностию, хотел призвать его к себе; но, поехав в марте месяце к армии под Фридланд и возвратясь оттуда, переменил с ним прежнее милостивое обхождение, не кланялся уже и не говорил с ним; а напротив того чрез князя А. Н. Голицына, за псалом 101-й, переложенный им в стихи, в котором изображалось Давида стенание о бедствии Отечества, сделал выговор, отнеся смысл оного на Россию и говоря: „Россия не бедствует“».

Таков был стиль Александра: он лишь символически демонстрировал уважение к деятелям екатерининского времени, а в глубине души невысоко оценивал этих отживших своё динозавров.

Самая острая мысль державинского «Мнения о обороне…» — борьба, говоря современным языком, с «пятой колонной». Державин предлагал учредить при императоре Временный комитет из особ природных в государстве — то есть из коренных православных великороссов. В окружении царя было немало деятелей, ориентированных на Британию и даже на Францию. Сложился своеобразный дворянский интернационал в масонском духе — «поелику были подозрения в тайных сношениях французского кабинета с чужими министрами». Ведь по феодальной вольнице благородные аристократы в чрезвычайных обстоятельствах могут выбирать, кому служить — какому Отечеству, какому сюзерену… Державин мечтал (именно мечтал) пресечь эту тенденцию. Государь должен опираться на верных!

Знаменитого Сперанского Гаврила Романович (всегда приятельствовавший с легкомысленными масонами и опасавшийся масонов самоотверженных) считал шпионом и взяточником. Ничего невероятного в этом предположении нет. Амбициозный политик на всякий случай вполне мог бы заручиться доверием врага. Не стоит забывать, что в Европе в те годы (после падения Вены) существовало три империи. Деловые люди налаживали связи со всеми тремя. Вспомним хотя бы Талейрана

с его волшебным принципом: «Вовремя предать — значит, предвидеть». В те самые месяцы, когда Державин выискивал шпионов в окружении императора Александра, наполеоновский герцог (а в прошлом — французский епископ) вёл секретную переписку с Нессельроде. Он сам предложил свои услуги русскому царю — и стал платным агентом Александра. Александр Павлович не сомневался: в большой политике любой деятель в какой-то мере работает на каждого и против каждого. Большая политика космополитична — и вовсе не масоны первыми придали ей эту особенность. Но для убеждённого масона всегда есть ценности поважнее «родных осин». Он — не на привязи, не на цепи! Что Сперанский вольный каменщик — это бесспорно, это не секрет. Державин считал его масоном искренним, одержимым — и это страшило. Он виделся представителем враждебной силы — той, которая отняла у России славу непобедимой воинской державы.

Наконец Сперанского изгнали (шпионом его считал не один Державин), и государственным секретарём стал А. С. Шишков — добрый приятель и единомышленник Державина. Перед войной император возвышал тех, кто был ему неприятен, кто казался замшелым… Шишкова, Ростопчина, Кутузова.

Но никто не призывал на службу Гаврилу Романовича… Ему было под семьдесят — возраст для того времени более чем почтенный. Достаточно вспомнить, что никто из русских императоров не дожил до семидесяти. С Наполеоном героически сражалась гвардия. Державин много лет служил в Преображенском полку, претерпел все тяготы солдатства, долго шёл к офицерскому званию… В 1812-м он мечтал надеть мундир и ринуться в бой — уж он бы шибче показал себя в сражениях и походах, чем эти избалованные мальчишки, Вяземский и Батюшков… Но — нет, для армии он уже не годился. Хотя Суворов в 70 лет бил француза и в Италии, и в Швейцарских Альпах… И Кутузова (его Екатерина называла моим генералом!)всё ещё считают одним из столпов армии.

Нынче в русской армии не хватало Суворова, не те времена. Непрошеное «Мнение» Державина император принял с раздражением: не до Державина было перед войной! Император ускользнул от общения с назойливым ретроградом.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна и супруга государя императрица Елизавета Алексеевна ещё время от времени привечали знаменитого поэта, но Александр — рулевой Российской империи — списал Державина на берег.

22 июня император Наполеон обратился с воинственным воззванием к армии, которую по праву называли Великой. А на следующий день Великая армия вторглась в пределы России. Лучшие стихи о переходе через Неман захватчиков, обречённых на гибель, напишет Ф. И. Тютчев:

Победно шли его полки, Знамёна весело шумели…

Война застала Державина в Званке. Получив царский манифест, составленный Шишковым, который призывал патриотов присоединяться к ополчению, Державин написал очередную записку «о некоторых к обороне служащих мерах». В Новгороде в торжественной обстановке Державин лично отдал записку принцу Ольденбургскому «для доставления его величеству». Сколько надежд связывал он с этой запиской!

Тогда Державин написал четверостишие «На меч Псковского князя Гавриила»:

Се страшный князя меч Псковскаго Гавриила. С ним чести ни кому своей не отдал он. Да снидет от него на АЛЕКСАНДРА сила, И с срамом побежит от нас Наполеон.

Он хотел бы поверить в силу Александра, но не получалось. Император окружил себя шалунами, дал возможность Бонапарту приблизиться к границам России, превратив Германию в тыловой плацдарм Великой армии. К полководческим способностям Александра Державин (да и не он один) относился скептически. Он с наслаждением воспевал бы великих русских воинских вождей, но император всерьёз не выдвинул ни одного русского полководца — надеялся то на Моро, то на Бернадота.