Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
Бертрам очень внимательно слушал рассказ, который во многом удивительно совпадал с тем, что он сам знал об этой цыганской сивилле. Подумав, он решил, что не нарушит слова, если поделится всем, что видел в Дернклю, с другом, который так почтительно относился к старой цыганке, и рассказал ему всю свою историю, а Динмонт часто прерывал его восклицаниями вроде: «Вот это да!» или: «Вот дело-то какое, черт возьми!»
Когда наш лидсдейлский приятель дослушал все до конца, он покачал своей большой черной головой и сказал:
— Вот я и говорю, среди цыган есть и худые и добрые, а ежели они с нечистой силой якшаются, так это уж их дело, а не наше. Я доподлинно знаю, как они покойника убирают.
— Да что вы, Вудберна никто не спалил, — сказал Бертрам.
— Ну и слава богу! — ответил фермер. — А у нас молва пошла, что там камня на камне не осталось. Но что дрались там, так это верно, и потешились, видно, здорово. И что одного там уложили, так это точно, и что чемодан ваш цыгане забрали, когда карета в снегу увязла, так насчет этого тоже будьте спокойны. Они мимо того, что плохо лежит, не пройдут, им чужое взять ничего не стоит.
— Но если эта старуха у них главная, то почему же она не заступилась за меня открыто и не заставила их вернуть мне вещи?
— Почем знать? Мало ли чего она им приказать может, да они все по-своему сделают, когда на них такой стих нападет. Да и потом тут еще эти контрабандисты ввязались. С ними ей нелегко договориться, а они ведь вместе дела обделывают. Я слыхал, что цыгане всякий раз знают, когда контрабандисты приедут и где высадятся, лучше даже, чем те, с кем они торговлю ведут. Да к тому же она иногда не в своем уме бывает, ей дурь разная в голову заходит, поговаривают, что всегда, что бы она кому ни наворожила, правду или чушь какую, сама она в это дело крепко верит, и когда что-нибудь задумает, так всегда смотрит сначала, что ей покажет гаданье. Она ведь и к колодцу прямой дорогой никогда не пойдет. Но черт бы побрал всю эту историю и с ворожбой, и с мертвецами, и с метелью — такого и в сказке не прочтешь. Тсс! Тюремщик идет.
Мак-Гаффог прервал их беседу душераздирающей музыкой замков и засовов. Оплывшее лицо его появилось в дверях.
— Идите, Динмонт, мы и так уж ради вас сегодня на час позже ворота запираем; пора вам домой убираться.
— Как это домой? Я здесь буду ночевать. У капитана в комнате лишняя кровать есть.
— Этого нельзя, — возразил тюремщик.
— А я говорю, что можно, и с места не сойду; а ты вот лучше выпей стаканчик.
Мак-Гаффог выпил залпом водку и стал снова излагать свои возражения:
— Говорю же вам, что это не положено: вы никакого преступления не совершили.
— Да я тебе сейчас башку разобью, — сказал наш упрямый фермер, — если ты мне еще слово скажешь, и тогда мне по закону здесь ночевать придется.
— Но, говорю вам, мистер Динмонт, — повторил тюремщик, — не разрешают же этого. Я место могу потерять.
— Слушай, Мак-Гаффог, — сказал фермер, — я тебе только вот что скажу: ты хорошо знаешь, что я человек порядочный и что из тюрьмы я никого не выпущу.
— А почем я знаю? — в свою очередь спросил Мак-Гаффог.
— Ну, коли не знаешь, так я с тобой по-другому говорить буду, — продолжал наш решительный Динмонт. — Приходится ведь тебе по делам в наши края заглядывать; так вот, ежели ты дашь мне сегодня спокойно на ночь здесь с капитаном остаться, я тебе
— Ну, ладно, ладно, друг, — сказал Мак-Гаффог, — упрямца не переспоришь, пусть будет по-вашему; только, если это до суда дойдет, я ведь знаю, кому тогда все расхлебывать придется.
И, в подкрепление своих слов, он крепко выругался, а потом тщательно запер все двери тюрьмы и пошел сдать.
Едва только все стихло, часы на городской башне пробили девять.
— Хоть и рановато сейчас, — сказал фермер, обратив внимание на то, что приятель его совершенно побледнел от усталости, — по мне, капитан, если только вы выпить еще не хотите, то нам лучше спать залечь. Но вот, истинный бог, пить-то вы, я вижу, не больно горазды, да, впрочем, и я такой же, разве только вот когда в дороге или у соседей на пирушке…
Бертрам охотно согласился с предложением своего друга, но стоило ему взглянуть на «чистое» белье, постеленное миссис Мак-Гаффог, как он потерял всякое желание раздеваться.
— Я вот тоже так думаю, капитан, — сказал Дэнди. — Черт, у этой постели такой вид, будто все сэнкуэрские углекопы на ней вместе лежали. Но через мою-то одежку это не пройдет.
С этими словами он бухнулся на шаткую кровать так, что дерево затрещало, и вскоре тишина огласилась звуками, по которым можно было определить, что он уже крепко спит. Бертрам скинул кафтан и сапоги и улегся на другой кровати. Лежа, он все еще никак не мог отделаться от мыслей о странных превратностях судьбы и о тайнах, окружавших его со всех сторон. Неведомые враги преследовали его, и столь же неведомые друзья — выходцы из простого народа, с которым ему никогда раньше не приходилось сталкиваться, — выручали его теперь из беды. Наконец чувство усталости взяло верх, и вслед за своим другом он крепко уснул. Теперь, когда они оба погрузились в приятное забытье, мы должны покинуть их и познакомить нашего читателя с другими событиями, происходившими в то же самое время.
Глава 46
Вечером того дня, когда допрашивали Бертрама, полковник Мэннеринг вернулся из Эдинбурга в Вудберн. Он нашел всех домашних в прежнем состоянии, что, конечно, нельзя было бы сказать о Джулии, если бы ей к тому времени довелось узнать об аресте Бертрама. Но так как в отсутствие полковника обе молодые девушки вели крайне уединенный образ жизни, весть эта, по счастью, еще не долетела до Вудберна. Из письма Мэннеринга мисс Бертрам уже знала о том, что надежды на завещание ее родственницы не оправдались. Но каковы бы ни были ее чаяния, которым это письмо положило конец, разочарование не помешало ей приветливо встретить полковника, и она всячески старалась отблагодарить своего покровителя за его отеческую заботу. Она выразила сожаление по поводу того, что в эту холодную погоду ему пришлось понапрасну совершить из-за нее столь длинное путешествие.
302
«Макбет» — трагедия Шекспира; приводятся слова Макбета, обращенные к ведьмам (акт I, сц. 3).